Коридоры власти - Чарльз Сноу

Было время, когда многие, и я в том числе, из одной любви к искусству занялись бы сличением сведений и выявлением источников. Теперь беспристрастности поубавилось. Что само по себе хорошо.

Я повел своего журналиста в «Эль вино». Его оптимизм и желание взбодрить ближнего подвигли этого ближнего изрядно проставиться. Да, Роджер силен. Этого только смерть из игры исключит, было замечено с профессиональной белой завистью. После очередного бокала журналист заговорил о врагах Роджера. Их четверо, от силы пятеро — по пальцам одной руки пересчитать можно. Подставные лица. Несколько раз прозвучало слово «ненормальные», теперь в качестве подкрепления его уверенности, осведомленности и прозорливости, в которых мне отказано.

Воскресным днем такси везло меня по безлюдным уютным кембриджским улочкам, через мост, вдоль Бэкс[16], к дому моего брата. Где ждал еще и Фрэнсис Гетлифф. Я приехал не просто поговорить, однако мы довольно долго просидели у камина в гостиной. Отделанные бронзой двери были открыты, через дальнее окно виднелся старый вяз на фоне закатного неба.

— Должен заметить, — сказал я, — вид весьма умиротворяющий.

Мартин, всегда скупой на мимику, усмехнулся и передразнил:

— Должен заметить.

— Что заметить, Мартин?

— Помнишь, как тебя бесила именно эта фраза об умиротворяющем виде из уст больших лондонских боссов, которые к тебе в колледж приезжали?

Мартин настроился язвить. Рассказал о репрессивном новом главе колледжа.

— Отдельные наши, — заявил Мартин, — боятся к нему в кабинет зайти, предпочитают письма писать. — И снова усмехнулся. — Ты, Льюис, будто в другом мире живешь.

Жаль, у нас в Уайтхолле нет поддержки в лице моего брата. Мартин человек жесткий, жестче Фрэнсиса, для политической борьбы приспособлен лучше едва ли не всех моих знакомых политиков. Странно, что именно он стал одним из немногих ученых, принесших карьеру в атомной энергетике в жертву спокойной совести. Мартин променял великие открытия на пыль колледжской канцелярии; похоже, здесь его карьера и закончится. Ему сейчас сильно за сорок; подозреваю, настороженное выражение лица, особенно глаз, сохранится у него до старости. Впрочем, вид у Мартина не только и не столько отчужденный, сколько довольный.

Его жена Ирэн принесла чай. В молодости она немало почудила, заставляла Мартина мучиться ревностью. Теперь время и с ней сыграло грубую свою шутку. Ирэн безобразно растолстела, ни дать ни взять человечек из рекламы автомобильных шин «Мишлен». Перед войной, когда мы познакомились, она, честное слово, фунтов на пятьдесят — шестьдесят меньше весила. Зато смеется по-прежнему как кокетливая девчонка. Полнота ее не смущает, Мартин давно доказал, у кого в одной отдельно взятой семье воля сильнее, Ирэн наконец поняла, что ей только ее муж нужен, и вот тоже довольна и счастлива.

— Козни строите? — обратилась она ко мне. Со мной Ирэн всю жизнь ведет себя почти как с Мартином — верно, решила, раз одного брата знает, то и другой как на ладони, и вообще мы оба далеко не такие уравновешенные, какими кажемся.

— До козней пока не дошло, — скокетничал и я.

За чаем, только чтобы оттянуть исполнение своей миссии, я спросил Фрэнсиса о Пенелопе.

— Как раз на днях письмо от нее пришло, — вздрогнул Фрэнсис.

— И чем она занимается?

— Это я и сам хотел бы знать.

Вид у Фрэнсиса был смущенный.

— Ну а что она пишет? — вмешалась Ирэн.

— Право, я в полной растерянности, — сказал Фрэнсис.

Оглядел нас по очереди, подумал.

— Сейчас прочту. Сами судите.

Достал из кармана конверт, очки (у Фрэнсиса дальнозоркость) и начал читать. Он читал так, будто письмо написано как минимум по-этрусски, то есть современной науке известны лишь некоторые слова:

— Делайте выводы. — Фрэнсис снял очки. И неожиданно истерично выкрикнул: — Вот что это, что это за «будь спок» такой?

Будто Пенни только этим «споком» и провинилась.

Мы не знали, куда глаза девать.

— Ну, что посоветуете? Какие санкции наложить?

— Можно перестать ее финансировать, — предложил практичный Мартин.

— Пожалуй, — неопределенно отозвался Фрэнсис и надолго замолчал. — Только мне бы не хотелось.

— Напрасно вы волнуетесь! — воскликнула Ирэн и рассмеялась звонко, почти радостно.

— Вы полагаете?

— Полагаю.

— На основании чего? — В глазах Фрэнсиса мелькнула надежда.

— На основании того, что я в двадцать лет могла бы точно такое письмо написать.

— Неужели? — Фрэнсис смотрел недоверчиво. Ирэн добродушная, она утешить хотела. Не сработало: Ирэн в юности явно не тянет на образчик поведения для любимой дочери.

Я дождался, пока Ирэн выйдет, и заговорил наконец о деле. Просьба моя была предельно проста.

У Квейфа шансы — пятьдесят на пятьдесят. То есть любая мелочь создаст перевес. Не могли бы Мартин и Фрэнсис организовать какую-никакую поддержку со стороны ученых — не тех, кого в таких случаях привлекают, всяких сторонников Пагуошского движения[17], которые от Броджински открещиваются, а от людей вроде непричастных? Например, нелишней была бы речь-другая в палате лордов или письмо в «Таймс», подписанное уважаемыми учеными. Короче, любое проявление одобрения Роджера обернется для него дополнительным «за».