Assassin's Creed. Черный флаг - Оливер Боуден

Никогда прежде я не видел, чтобы она усмехалась с такой язвительностью и презрением.

– Тебе повезло, что тебя не вздернули на виселице.

«Если поймают, то вполне могут и вздернуть».

– Все не так, мама. Я вернулся, чтобы исправить ошибки прошлого.

Мать скорчила гримасу, словно ей в рот попало что-то тухлое. И таких гримас я у нее раньше не видел.

– Надо же. И как ты собираешься их исправлять?

– Для начала избавлю тебя от необходимости работать в этом месте, – сказал я, махнув в сторону стойки.

– Я, молодой человек, работаю там, где хочу, – огрызнулась мать. – Напрасно ты думаешь, что я соглашусь взять твое краденое золото. Золото, которое ты отобрал у других, угрожая их убить, если не отдадут. Что? Скажешь, ты не так добывал свое богатство?

– Нет, мама, все было по-другому, – прошептал я, вдруг снова почувствовав себя мальчишкой.

Пират Эдвард Кенуэй куда-то исчез. Я совсем по-иному представлял себе встречу с матерью. Мне виделись слезы, объятия, извинения, обещания… Совсем иные речи.

– Пойми, мама. Я не хочу, чтобы все было так, – прошептал я, подавшись вперед.

Мать снова наградила меня презрительной ухмылкой:

– Я хорошо помню твой главный недостаток, Эдвард. Ты никогда не умел довольствоваться тем, что имеешь.

– Нет… – Я чувствовал, как запутываясь в объяснениях. – Я имею в виду…

– Знаю, что ты имеешь в виду. Сначала ты натворил чудовищных бед и сбежал, оставив нам разгребать твое дерьмо. Потом ты приоделся, в карманах денежки забренчали. И ты решил, что можешь вернуться и просто заплатить мне за все причиненные тобой страдания. Ты ничем не лучше Хейга, Скотта и их своры.

– Мама, все не так, совсем не так.

– Я слышала, ты привез с собой девчонку. Дочка твоя?

– Да.

Мать поджала губы и кивнула. В глазах промелькнуло что-то, похожее на сочувствие.

– Это она рассказала тебе про Кэролайн?

– Да, она, – ответил я, стискивая кулаки.

– Она тебе рассказывала, как ее мать заболела оспой, а дед не пускал врачей и не давал лекарств? Вот так Кэролайн и сгорела в их проклятом доме на Хокинс-лейн. Ты это слышал?

– Да, мама. Слышал.

Мать почесала в затылке и отвернулась.

– А я любила ее. Кэролайн. По-настоящему. Она мне как дочь была, пока не вернулась к родителям.

Мать бросила на меня еще один укоризненный взгляд. «И это тоже твоя вина», – говорил он.

– Я пошла на похороны. Надо же было отдать ей последний долг. Так и стояла у кладбищенских ворот. Скотт и его прихвостни – Мэтью Хейг и этот Уилсон… Они прогнали меня. Сказали, мне тут не рады.

– Мама, они заплатят за это, – сказал я сквозь зубы. – И за все, что сделали.

– Да? – переспросила мать, мельком взглянув на меня. – И как же, Эдвард, ты заставишь их платить? Убьешь? Пронзишь мечом? Застрелишь из пистолетов? Я тут слышала… те, кого ты ищешь, заблаговременно попрятались.

– Мама…

– Ты вел счет убитым тобой? Сколько пало от твоей руки?

Я молча посмотрел на нее. Точного числа я не знал, но много. Очень, очень много.

Я вдруг заметил, что мать дрожит. Ее трясло от ярости.

– И ты думаешь, это делает тебя достойным человеком?

Слова матери ранили меня куда сильнее любого меча или клинка.

– Знаешь, сколько человек убил твой отец? Ни одного. Он не отнял ничьей жизни. А уж если говорить о достоинстве, тебе с отцом не тягаться.

Меня передернуло от ее слов.

– Мама, не надо так говорить со мной. Я сознаю, что тогда мог бы вести себя по-другому. Я хотел бы по-другому. Но я вернулся и намерен исправить все то зло, что наворотил.

– Нет, нет, – замотала головой она. – Ты не понимаешь, Эдвард. Больше нечего исправлять. Исправлять нужно было десять лет назад, когда ты уплыл. Когда мы с отцом копошились на пепелище нашего дома и пытались все начать заново. Тогда нужно было исправлять. Случившееся состарило твоего отца. Видел бы ты, как он постарел. Исправлять содеянное тобой нужно было, когда никто не желал иметь с нами дело. А от тебя – ни весточки, ни слова. У тебя дочь родилась, у тебя отец умер, но великому мореплавателю было не до таких пустяков.

– Ты не все знаешь. Они мне угрожали. Угрожали вам с отцом. И предупреждали: если я вернусь, они сделают вашу жизнь невыносимой.

Мать ткнула пальцем в мою сторону:

– Ты, сын мой, причинил нам гораздо больше зла, чем все они, вместе взятые. И теперь ты вернулся, чтобы разбередить старое зло и пустить его по новому кругу?

– Ошибки прошлого должны быть исправлены.

Мать встала:

– Только меня к своим исправлениям не приплетай. Впредь я не желаю иметь с тобой никаких дел.

Она говорила все громче, обращаясь уже не ко мне, а к посетителям таверны. Их было немного, но вскоре ее слова станут известны далеко за пределами «Старой дубинки».

– Слушайте все! Я отрекаюсь от него. Великий и знаменитый пират Эдвард Кенуэй мне больше не сын.

Она оперлась о столешницу и, наклонившись ко мне, прошипела:

– А теперь пошел прочь, мне-больше-не-сын! Убирайся, пока я не позвала солдат и не сказала, где им искать пирата Эдварда Кенуэя.

Я ушел. Весь обратный путь до бристольского пансиона я смахивал слезы с мокрых щек. Я позволил себе расплакаться и был благодарен за это. Благодарен за то, что никто, кроме лошади, не видел моих слез и не слышал моих стенаний.

Итак, виновные попрятались. Да, были и другие, например Кобли. Но что толку убивать выполнявших чужие приказы? Моей целью являлись те, кто эти приказы отдавал: Хейг, Скотт и, конечно же, тот, кто оставил на мне след в виде эмблемы тамплиеров. Уилсон.

Теперь они прятались от меня. Одно это неопровержимо доказывало их вину. Хорошо. Пусть пока посидят в своих норах, дрожа от страха. Если все сложится благополучно, нынче вечером Скотт, Уилсон и Хейг повстречаются со смертью.

Но они знали о моих намерениях, а потому мне надо было действовать более скрытно и осмотрительно. Утром, покидая пансион, я знал, что ускользнул из-под носа тамплиерских шпионов. Я зашел в таверну, знакомую мне с юности. Зато мои преследователи едва ли знали, что там на задворках есть отхожее место.

Возле двери я затаил дыхание. Вонь ощущалась уже здесь. Толкнув дверь, я вошел и переоделся в то, что захватил с «Галки». Эту одежду я не надевал очень давно: длинный камзол с обилием пуговиц, бриджи по колено, белые чулки и поношенная треуголка. В таком виде я покинул таверну, выйдя на другую улицу другим человеком. Обычным торговцем, направлявшимся на рынок.