Последняя загадка парфюмера - Антон Грановский

Мсье Леже оказался чрезвычайно приятным стариком с острым, бойким, несколько «мышиным» лицом. Для начала он попытался угостить Лизу роскошным обедом, от которого девушка отказалась. Затем склонял ее к распитию бургундских вин, чем Лиза также пренебрегла. Затем, показывая Лизе спальню в стиле Людовика XV, пустился в витиеватые комплименты, сопровождая их нежным поцелуем руки, которую Лиза благосклонно ему протянула. Однако сердце московской красавицы и на этот раз не дрогнуло.

Потерпев поражение в спальне, мсье Леже сделал еще несколько довольно ловких, но предсказуемых попыток перевести общение в менее формальную плоскость. И лишь когда все эти попытки закончились неудачей, мсье Леже смирился и провел гостью в большую комнату, которую он превратил в подобие выставочного зала.

– Ну вот она, ваша картина, – грустно сказал мсье Леже. – «Искушение епископа Феофила». Любуйтесь.

Лиза достала из сумочки фотографию, поднесла ее к картине и стала сравнивать, поглядывая то на картину, то на фотографию.

Француз подошел поближе:

– Разрешите?.. Гм… Довольно грубая копия. А что это?

– Вы же сами сказали – копия, – ответила Лиза, не желая вдаваться в подробности.

Старик снова сравнил картину с фотографией.

– Помимо чисто технических огрехов здесь отсутствует надпись, которая есть в оригинале, – сказал он.

– Надпись? – розовея от волнующего предчувствия, спросила Лиза.

Мсье Леже деловито кивнул:

– Ну да. Вот эта, на часах. Видите? – Он протянул худую руку, поросшую рыжими волосками, и ткнул коротким пальцем в картину. – ULTIMA NECAT! На картине она есть, а на вашей фотографической копии – нет.

Лиза взволнованно вгляделась в картину, затем в фотографию и, удостоверившись, что француз прав, тихо воскликнула:

– О боже!

– Не стоит так переживать, – снисходительно успокоил ее мсье Леже. – Тем более что это всего лишь окончание фразы.

– Окончание? – поразилась Лиза.

Француз кивнул тощей головкой и пояснил тоном пожилого сельского учителя:

– Именно так. Полностью фраза должна звучать следующим образом – OMNES VULNERANT, ULTIMA NECAT. А здесь… – Он снова ткнул пальцем в нарисованные на картине часы. – Лишь вторая ее часть. Признаюсь, мне показалось странным, что фраза приведена не целиком, и я просветил картину рентгеном. И знаете, что обнаружил? – Мсье Леже интригующе улыбнулся, выждал пару секунд, чтобы градус Лизиного любопытства достиг верхней отметки, затем торжественно произнес: – Первая часть фразы была закрашена!

– Закрашена! – ахнула Лиза, прижав к щеке ладонь.

Улыбка на самодовольном лице старика француза стала еще шире.

– Вот именно! – воскликнул он. – Причем относительно недавно. Я провел небольшое расследование и выяснил, что в девятнадцатом веке картина принадлежала московскому коллекционеру Генриху Брокару. У этого мсье была странная привычка исправлять старинные картины. Думаю, он и приказал закрасить на часах первую часть фразы, оставив – для каких-то своих личных и непостижимых целей – лишь ее окончание.

Лиза достала блокнот:

– Как, вы сказали, эта фраза звучала целиком?

– OMNES VULNERANT, ULTIMA NECAT, – торжественно произнес мсье Леже. Дождался, пока Лиза запишет фразу в блокнот, и сказал: – В переводе с латыни это значит – «Ранят все последний (час) убивает». Такую надпись в прошлые века ставили почти на всех башенных часах.

– Все ранят, последний – убивает, – эхом отозвалась Лиза, стараясь постигнуть тайный смысл этих слов. – А все – это кто?

– Минуты, мадемуазель. Всего-навсего минуты. Каждая прошедшая минута отнимает у нас кусок жизни, а последняя – отправляет на тот свет. Ну разве это не остроумно?

– Остроумно, – согласилась Лиза, не желая прекословить старику. – Хотя и страшно. Мсье Леже, а можно я сфотографирую картину?

– Ну… – Мсье Леже кокетливо опустил глаза. – Это будет стоить вам поцелуя. Вы согласны?

– Согласна, – самоотверженно ответила Лиза.

– Тогда – пожалуйста!

Лиза достала цифровой фотоаппарат и сделала несколько общих снимков картины. Потом сфотографировала крупным планом циферблат часов, на котором отсутствовали стрелки, но зато имелась таинственная надпись, первую часть которой московский парфюмер Брокар так бессовестно закрасил.

* * *

Глебу Лиза смогла дозвониться уже сидя в самолете.

– Алло, Глеб! Наконец-то я до вас дозвонилась… Я вылетаю через двадцать минут. Вы меня встретите?.. Хорошо. Мне нужно вам кое-что сообщить… На часах, которые стоят в лаборатории монаха-алхимика, есть надпись. ULTIMA NECAT… Подождите, не перебивайте. Так вот, это окончание фразы, начало которой Брокар зачем-то закрасил. Полностью фраза звучит так: Omnes vulnerant, ultima necat. Это значит – «все ранят, последний – убивает»… Алло, вы слышите? Алло, Глеб!.. Черт!

Связь прервалась. Телефон мелодичным перезвоном оповестил Лизу о севшем аккумуляторе, и дисплей потух.

– Сдох, сволочь, – констатировала Лиза и, сердито хмыкнув, сунула аппарат в сумку.

До прилета самолета оставалось чуть меньше часа. Корсак отошел от электронного табло аэропорта, сел на скамью и достал из сумки подсвечник, полностью очищенный от парафина. Женщина в красном болоньевом плаще, сидевшая рядом, покосилась, нахмурилась и поближе пододвинула к себе сумку.

Глеб повернул к себе подсвечник той стороной, где на тельце одной из змеек была выгравирована надпись:

OMNES VULNERANT

Итак, это первая часть фразы, окончание которой Лиза обнаружила на часах епископа Феофила.

Глеб потер пальцами лоб. Дельные мысли никак не хотели приходить в голову. Глеб снова провел пальцем по надписи. OMNES VULNERANT. «Все ранят».

Угрожающая фраза. Больше годится для кинжала, чем для простого подсвечника. Глеб представил себе, что держит в руке не подсвечник, а кинжал, и сделал плавный жест, словно вонзал лезвие кинжала в чью-то плоть.

– Кого же ты должен ранить, приятель? – тихо проговорил он, обращаясь к подсвечнику. – В чье бренное тело ты должен войти?

Продолжая держать перед собой подсвечник, журналист рассеянно посмотрел на женщину в красном плаще. Женщина опасливо покосилась на Глеба, затем, видимо решив больше не искушать судьбу, встала и пересела на другую скамью.

– Войти… В тело… – задумчиво бормотал Глеб. – Войти…

Внезапно в голову ему пришла мысль. Он достал из кармана брелок, выщелкнул маленькое лезвие и принялся отвинчивать бронзовый болтик, с помощью которого змейки крепились к круглой чаше основания. Отвинтив, он вытряхнул болтик из паза на ладонь и осторожно отделил чашу от змеек. Затем облизнул пересохшие от волнения губы, улыбнулся и тихо пробормотал: