Фата-моргана - Евгений Шкловский

Невозможно и все!

Но если он уверен, то это вовсе не значит, что жена также должна быть уверена. Ведь кто, как не она, спровоцировала его на босоногость, а следовательно, была виновата. Только вот чувствовала ли она свою вину?

Он шел, сильно прихрамывая, однако все ускоряя и ускоряя шаг (жена еле поспевала за ним), почти бегом. По пути же он, обращаясь укоризненно к спутнице жизни, вслух фиксировал совершающиеся в его организме метаморфозы: вот вспухли розовые волдыри на той ноге, в которую его ужалили, затем также и на обеих руках, сначала крошечные, а потом все больше и больше, расползаясь, словно насекомые, по коже, теперь зачесались подмышки, лицо стало покрываться красными пятнами… Уже когда были неподалеку от дома, у С. начали опухать уши и стало трудно глотать.

Фиксировать-то он фиксировал, как бы призывая жену удостовериться, а сам краем глаза наблюдал за ее реакцией. Жена же только улыбалась смущенно и продолжала тяжко вздыхать.

Дома С. принял сразу две таблетки супрастина и накапал сердечных капель (тоже не лишне). Делал он это целеустремленно и уверенно, но как бы демонстративно отдельно от жены, виновницы всего происшедшего. Видно же было, что не понимает она его состояния, нет, не понимает, да и возможными последствиями ничуть не озабочена. Вот когда все и проверяется – нет, не ожидал он от нее!

А ему и вправду было нехорошо, очень нехорошо, но разве это объяснишь другому человеку? Другой, даже жена, разве поймет?

Та, правда, принесла ему стакан воды и присела возле, изучающе всматриваясь в его горящее лицо, но этот едва ли не естествоиспытательский интерес вызвал у нашего героя только еще большую досаду.

Тем и коварна, отметим, аллергия, что неизвестно, в какой момент человек из состояния жизни (с глупыми и некрасивыми подробностями опухания, прыщей, волдырей, красноты и Бог ведает еще чего) переходит в состояние умирания (утраты дыхания и превращения в один большой волдырь).

С. не знал, как должна бы реагировать жена, но только явно не так. Нет, взгляд ее должен быть другим, более чутким и сердобольным, в глазах чувство вины и едва ли не отчаяния, что из-за нее…

Ох!

Меж тем уверенность в том, что с ним в конечном счете все будет в порядке (к тому же и лекарство, похоже, стало действовать) не покидала уродливо раздувшегося в разных местах С.

Он лежал на кушетке, положив одну руку на лоб, и печально глядел в засиженный мухами потолок старого дачного домика. Жена то заходила к нему, то, повинуясь его отстраняющему жесту (мол, оставьте меня), выходила, а С. думал, что действительно любящая женщина в такой ситуации никогда бы не вышла, даже если бы ее об этом настоятельно просили. Либо она, переживая, стояла бы под дверью, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит в комнате, – на случай экстренной помощи. Не говоря уже о том, что непременно бы, несмотря на его протесты, вызвала доктора…

Жена же проявляла просто-таки подозрительную пассивность: нет, не относилась она особенно серьезно ни к его состоянию, ни к ситуации в целом. А ведь действительно он в любую минуту мог окочуриться – именно по ее вине: все ее любимая природа, закаты– рассветы, лютики-цветочки, птички-букашки!..

А оса – разве не природа?

А эта ужасная аллергия?

Но печальные мысли С. простирались еще дальше: человеку, даже близкому, никогда не постичь чужой души. Правда в том, что каждый умирает в одиночку.

Да что говорить!

Когда жена в очередной раз показалась на пороге комнаты, он, держась одной рукой за горло, другой сделал жест в сторону стоящего неподалеку стула. С трудом ворочая кадыком, замирающим шепотом он пробормотал, что, похоже, все это для него может кончиться плачевно…

«Ну что ты городишь? – жена возмущенно взмахнула руками. – Так можно себя довести до…»

Тут она осеклась, поскольку С. молча отвернулся к стене и затих.

Нет, не понимала жена или не хотела понимать. А ведь, несмотря на его потаенную уверенность, что все обойдется, действительно становилось все хуже. Он проглотил еще пару таблеток и теперь с надеждой ждал результата. С другой стороны, ухудшение его состояния по-своему даже было ему на руку: в конце концов, как еще заставить оказавшуюся такой толстокожей супругу понять, что все не так просто?

Известно, что долгая совместная жизнь притупляет чувства: непонятно вообще, что испытывает к тебе (и в какой мере?) близкий человек и вообще испытывает ли. А хотелось бы, между прочим… чего-то другого, эдакого романтического, ну что бы трепет там, волнение, а не только вздохи…

Так, видимо, следовало понимать терзания ужаленного С.

Лежал он лицом к деревянной, старыми пожелтевшими обоями прикрытой стенке и все сокрушался, что нет, не может один человек войти в состояние другого, не дано это никому, а значит, ни настоящая близость, ни сочувствие невозможны, увы…

Тут тропка сюжета раздваивается, как язычок змеи, и автор начинает томиться в неуверенности относительно будущего героя.

В принципе с таким вот глобальным разочарованием в возможностях человеческого взаимопонимания один лишь шаг до самого печального, трагического, можно сказать, исхода, плюс сюда же и мстительное желание доказать, что со стороны героя нет никакого преувеличения, и тем самым на миг (а там и на всю оставшуюся жизнь – жены, имеется в виду) утвердить свою правоту.

Впрочем, автор с присущим ему жизнеутверждающим пафосом предпочел бы другой исход, более оптимистический.

Нет, не надо никакого коллапса, никакого шока, никаких трагедий и ужасов! То же самое разочарование, способное отвратить человека от жизни и лишить его душевных сил к дальнейшему существованию, тем самым потворствуя разрушительным силам в его организме, способно подвигнуть его и на прямо противоположное. А именно вселить жажду жизни вопреки всему, в том числе и этой печальной правде. Раз так, то и пусть…

Вот и в С. неожиданно просыпается веселое упрямство (тем более что лекарство, кажется, все-таки возымело свое действие): если жену все равно не переубедить, то и не надо вовсе. Совсем уж глупо отдать концы ради доказательства, что ты можешь умереть от такого пустяка, как осиное жало. Даже неприлично как-то.

А посему С. медленно свешивает ноги с дивана и встает. Распрямляет спину. Мнет пальцами затекшую от лежания шею. С сардонической усмешкой смотрит на растревоженную супругу и выходит мимо нее на крыльцо домика.

Почему-то босиком выходит…

И тут вдруг чувствует болезненный укол, теперь уже в левой ступне.

1

Старше, младше – экая важность!

Скажем, двадцать пять и пятнадцать – разница в десять лет, а словно все тридцать: взрослый и ребенок. А еще лет через десять – почти как ровесники. Условны все эти возрастные мерки, главное – как сам себя ощущаешь. Сложнее, правда, с физическими изменениями, когда человек уже далеко не молод. Вот тут-то, бывает, и… настигает.