Русский Стамбул - Наталья Командорова

Троцкий потребовал от сопровождавших его представителей ОГПУ сообщить место, куда его решили выслать. Ему ответили, что отдан окончательный приказ доставить Троцкого с семьей в Константинополь. Троцкого с семьей отправили в Одессу, погрузили на пароход «Ильич», на котором политический изгнанник в феврале 1929 года прибыл в турецкую столицу. Троцкий вспоминал, что пароход, «без груза и без пассажиров, отчалил около часа ночи. На протяжении шестидесяти миль… прокладывал дорогу ледокол. Свирепствовавший… шторм лишь слегка захватил нас последним ударом крыла. 12 февраля мы вышли в Босфор. Турецкому полицейскому офицеру, который явился в Буюк-Дере на пароход для проверки пассажиров — кроме моей семьи и агентов ГПУ на пароходе пассажиров не было, — я вручил для пересылки президенту Турецкой республики Кемаль-Паше следующее заявление: «Милостивый Государь. У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию. Соблаговолите, господин президент, принять соответственные мои чувства. Л. Троцкий. 12 февраля 1929 года»…

Последствий это заявление не имело. Пароход проследовал дальше на рейд. После 22-х дневного пути, покрыв расстояние в шесть тысяч километров, мы оказались в Константинополе…»

После посещения консульства Советского государства Троцкий с семьей оказался на частной квартире, затем ему предоставили дом на Принцевых островах, откуда ему вскоре пришлось отправиться во Францию, Норвегию, Мексику…

В начале XXI века в средствах массовой информации появились сообщения, что дом на Принцевых островах, в котором в годы изгнания жил со своей семьей и охраной Лев Троцкий, выставлен на продажу за два с половиной миллиона долларов. Владельцы особняка при этом выставили условие — «будущий владелец должен сохранить дом как историческую реликвию, как место, где проживал известный в мире человек». Еще больше владельцам дома хотелось, чтобы трехэтажный особняк вместе с великолепным садом общей площадью более трех с половиной тысяч квадратных метров купило бы министерство культуры Турции и создало там музей Троцкого.

В настоящее время дом Троцкого пользуется большой популярностью у туристов, приезжающих на отдых в Турцию. На территории особняка до сих пор сохранился в отличном состоянии бассейн, где Троцкий содержал омаров. Похоже, большевистские эмигранты даже в изгнании в средствах не нуждались…

К концу 20-х годов прошлого века из русских, приехавших в Константинополь в поисках возвышенных «греческих мечтаний», совсем никого не осталось. Начался их новый исход — в другие страны…

А вот тем, кто не был востребован иностранными государствами, кого нигде не ждали и никуда не приглашали, кому так и не досталось выездной визы — подобно большевистскому эмигранту Троцкому, пришлось осваиваться на своей новой родине — выживать, зачастую ценой неимоверных моральных и физических сил.

В конце 20-х годов XX столетия в Стамбуле несколько раз побывал советский писатель Петр Андреевич Павленко. В 1924–1927 годах он работал в советском торгпредстве в Турции. Его первые рассказы и очерки были посвящены зарубежному Востоку (сборники «Азиатские рассказы», «Стамбул и Турция» и другие).

В своих турецких путевых заметках Павленко упоминал и Русский Стамбул. Если отвлечься от некоторого налета большевистской идеологии, порой сквозящей в выводах писателя, он оставил интересные воспоминания о том, как выглядела, что представляла собой, чем занималась русская диаспора Стамбула после исхода основной массы эмиграции в другие страны.

Хотя поселившимся в чужом городе русским было нелегко, они все же сумели прижиться в турецком обществе — так их было много, и пришли они в город в момент особенного спроса на все западное. «И в этот момент пришли русские, — писал Павленко. — Даже не пришли, а ввалились. Молва утверждает, что их было, по меньшей мере, двести тысяч». Отдавая должное высокому уровню культуры и образования эмигрантов, писатель утверждал, что «любой из этого двухсоттысячного табора был культурнее первого из всех десяти миллионов турецких низов и середины».

На верхах турецкой жизни нашлось место для избранной тысячи, отмечал Павленко, все остальные, шагая друг через друга, распределились на других социальных ступенях. Разный уровень культуры и социальная пестрота эмигрантского состава привели к некоему искусственному отбору, и каждый класс турецкого общества вобрал в себя то, что ему было необходимо. Больше всего эмигрантов оказалось в городских низах, и эти низы, давно нуждавшиеся во влиянии со стороны, в первую очередь «вдруг оказались глубоко и надолго русифицированными».

Не мог скрыть своего восхищения Павленко русскими женщинами-эмигрантками, красотой и умом своим покорившими сердца турецких мужчин. Он не знал точно, сколько могло к концу 20-х годов остаться в Стамбуле женщин из всего числа бежавших в Турцию, но предположил, что их было не менее десяти тысяч.

«Десять тысяч женского пополнения. И какого! — восклицал писатель. — Все это были если не верхи, то уж, по крайней мере, хорошая серединка… Простой публики побежало не так-то уж много, потом все больше мужчины». По мнению очевидца, эти десять тысяч женщин, сравнительно интересных, сравнительно развитых, сравнительно культурных, вызвали настоящую революцию быта в Стамбуле.

Русские жены стали в моде и среди богатых турок, и среди низших слоев населения. Ни у кого не вызывало удивления, если какой-нибудь торговец начинал искать все в той же среде учителя русского языка и, торгуя на Гранд-базаре поддельным янтарем, терпеливо зубрил русские спряжения глаголов. Он зубрил иногда на всякий случай, даже еще не будучи женат на русской: может, пригодится когда-нибудь!..

Очевидец утверждал, что даже у константинопольских дворников появились русские жены, в стамбульских ресторанах работали женщины — повара московской школы, на открытых сценах срывали аплодисменты «русские изящные дамы, притом в таком количестве, которого еще никогда до того не знал Стамбул». Знаток женской красоты утверждал, что красивая женщина в этом городе более редка, чем чистопробный жемчуг. Еще реже развитая и еще реже и то и другое вместе. Тем более было приятно отмечать, что «мода на русскую жену» получила широкое распространение. «Были случаи… — здесь писатель поостерегся называть конкретные фамилии, так как это были, очевидно, современники, имеющие не только богатое состояние, но и вес в турецком обществе, — когда стамбульские миллионщики в погоне за настоящей русской подругой вступали в брак с отважными полковыми стряпухами или «сестрицами», а потом нанимали для них гувернеров из французских колледжей».

Зачастую в Стамбуле того времени можно было встретить офицера Белой гвардии, служившего по частному найму у своей бывшей прислуги, которая сумела устроить личную жизнь и вышла замуж за богатого турка. Бывали порою случаи, когда отчаявшиеся мужья-эмигранты вынуждены были отдавать туркам в залог за деньги своих красавиц жен (хочется верить, по обоюдному согласию!).