«Контрас» на глиняных ногах - Александр Проханов

Эта мысль показалась мучительно-сладкой, как откровение, за которым шел, погружаясь в желтый туман никарагуанских болот. Здесь, на другом континенте, в ядовитых испарениях сельвы, состоялась встреча с отцом. Его легкий истлевший скелет покоился в безвестной братской могиле на пространстве между Волгой и Доном. Но его душа тайным образом вселилась в старую пушку, перелетела океан, чтобы повидаться с сыном. Белосельцев, ошеломленный встречей, шел в воде, держась за железный щиток.

Офицер, устав подгонять солдат, сплюнул рыжую, табачного цвета слюну, приказал:

– Пушку на понтон!.. Сосны вязать ремнями!..

Солдаты сбрасывали с плеч слеги, стягивали грубо отесанные стволы капроновыми ремнями. Наседали на плот, топили его, накатывали орудие. Оно неохотно всплывало, колыхало плот, источало запах железа, горькой тины, смоляной канифоли. Снова брели, толкали перед собой плот, на котором покачивалась пушка.

Белосельцев не отрываясь смотрел на орудие. В то январское морозное утро оно стояло на краю деревеньки Бабурки, где в ледяном окопе накапливался штрафной батальон перед своей последней атакой. Отец в телогрейке, в стоптанных валенках, прижимая к груди винтовку, смотрел, как начинает желтеть горизонт, и от хмурой зари несется пурга и посвистывают пули. Прислонился к щитку орудия, оставляя на железе отпечаток ладони, посылая его сыну через пространства лет и земель. И теперь, через полвека, Белосельцев коснулся щитка, соединил свои пальцы с тем отпечатком.

– Будьте вы прокляты!.. – ругался офицер, подгоняя солдат. – Пушка вас тащит, а не вы ее!..

Они шли по грудь в болоте, в солнечно-мутной воде, в которой испуганно разбегались верткие пиявки, хвостатые, похожие на скорпионов личинки, волнистые кольчатые черви. Ноги утопали в мягкой тягучей тине, путались в ней, как в волосах утонувших женщин. У солдата, бредущего рядом, перед животом вздувался солнечный бурун, на трубе гранатомета висел шматок мокрой тины.

На болоте повсюду были разбросаны липкие клочья слизи. Среди них качались круглые плавающие кочки, похожие на колючих ежей. Из каждой торчали стебли с ярко-красными, лиловыми, огненно-синимии цветами. Белосельцев оттолкнул от себя кочку. Она вяло поплыла к соседней. Красные цветы коснулись лиловых. Из них полетели бабочки, мелкие, белесые, как моль. Взвились облаком, похожие на сухую перхоть, стали оседать на солдатские мундиры, на воду, на орудийный лафет, словно хлопья пепла. Сосновый плот коснулся еще одной кочки, опрокинул плавучий букет цветов, и из него вылетели маленькие красноватые бабочки с круглыми крыльцами, взвились бесшумным облаком, залетая в колонну. Солдаты ударялись о них мокрыми мундирами, автоматами, трубами гранатометов, пушка раздвигала щитком их вялую занавеску. Еще одна цветущая купа, большая, как плавающая клумба, оказалась на пути. Из нее вылетели голубые, с седым ворсом мотыльки, заволновались, закружились над колонной, обволакивая своей прозрачной невесомой материей стволы автоматов, орудийный лафет, кричащего офицера. Словно хотели закупорить дуло орудия, залепить глаза пехотинцев, занавесить болото. Не пустить колонну вперед – туда, где, приближаясь, скрежетало и ахало. Белосельцев вдруг подумал, что это штрафной батальон, полегший на том сталинградском поле, превратился в мотыльков, не пускает солдат туда, где их ждет погибель. Бесшумная голубая молния рассекла туман, метнула в зрачки два лазурных луча. Огромная бабочка цвета рублевской лазури на секунду присела на пушку, привлеченная запахом окисленной стали и смазки. Открыла зеркально-синие, ртутно-сверкающие крылья и скрылась. Белосельцев в обморочном счастье знал, что это отец прилетел к нему на свидание из других миров, где ангелы и райские кущи.

Они выбредали из трясины на мелководье, отражавшее слепящий ровный блеск, похожий на свечение зыбкого скользкого студня. Под ногами стало тверже. Впереди поднимался песчаный холм, поросший сосняком, и оттуда сипело, ревело, словно в соснах остервенело столкнулись, грызли друг друга два свирепых зверя, изрыгали хрипы и зубовные скрежеты.

– Севен бенк, – сказал Сесар, хлюпая рядом. – Ты побываешь там, куда бы мне одному не добраться.

– Кто кого ведет? Ты меня или я тебя? – Белосельцев, утомленный и немощный, пробовал поддержать разговор.

– Кто-то третий нас обоих ведет, – ответил Сесар, прислушиваясь к разрывам.

С острова, отрываясь от кромки зеленых сосен, стал налетать, приближаться, тонкий серповидный звук. Ударил поодаль в воду, пробивая в ней солнечную маслянистую лунку, выдирая наверх черный вулкан грязи, мерзко и страшно булькнувший, рассыпающий по сторонам мелкие комья грязи.

Второй звук на тонкой блестящей спирали раскрутился, прилетел, вонзился в воду, открывая в ней солнечное углубление. Липкий черный взрыв был похож на черное, в лохмотьях, туловище, которое взмахнуло древовидными руками, обрушилось в воду, рассеивая по сторонам копоть и сор. На болоте, пересекаясь друг с другом, расходились круги двух взрывов.

– Рассредоточиться!.. – закричал офицер, расталкивая колонну. – Минометный обстрел!..

Солдаты, брызгая и бурля, стали разбегаться по болоту. Белосельцев и Сесар оказались вдвоем. Свистящий звук приближался, выбирал их двоих среди разбегавшейся роты. Налетел из неба, ударил вертикально вниз, оставляя вблизи слепящую водяную вмятину. Белосельцев смотрел, как в этой лунке жестоко мерцает отражение солнца, ожидая, что вырвется страшное черное чудище, схватит его за горло косматыми ручищами, врежется зубами в кадык, унесет под воду. Но взрыва не было. Лишь бежала от упавшей неразорвавшейся мины мелкая солнечная волна.

– Говорю тебе, Виктор, кто-то третий нас с тобою ведет. – Сесар, выпучив глаза, неотрывно смотрел на мелкую воду.

Они достигли острова и оказались на командном пункте, в глубоком окопе, отрытом на песчаной кромке, среди сосен, под маскировочной сеткой. Офицеры, пятнистые, как ящерицы, с небритыми лицами, смотрели в бинокли, кричали в полевые телефоны, направляли из окопа рассыльных, разом приседали, когда рядом ахала мина. Белосельцев, не смешиваясь с командирами, их картами, окулярами, кричащими вразнобой голосами, поместился в ответвлении траншеи, наблюдая, как на обратном склоне, заслоненная от противника, сосредоточивается рота, офицеры повзводно строят солдат, орудийный расчет толкает пушку на гребень, готовясь выкатить ее на прямую наводку, а размещенная среди сосен минометная батарея кидает мины через кромку, превращая их в белесые курчавые взрывы, похожие на цветную капусту. По другую сторону песчаной гряды остров полого снижался, превращаясь в ложбину с трещинами окопов, среди которых угадывались блиндажи с мелкими ходами сообщения, стояло несколько дощатых строений, напоминавших сараи, и за ними, на другой оконечности острова, блестела река, дрожало размытое течением отражение солнца, и на другом берегу все было туманно, неразличимо, пропитано влагой, мерцало зеркальцами озер и проток.

– Отсюда «контрас» хотели ужалить революцию в спину. – Сесар, по пояс в окопе, отжимал мокрые штанины, а спина его высыхала, окутанная паром. – Теперь мы добиваем змею. Ты должен сделать снимок змеиного гнезда. Если мы захватим кого-нибудь из «министров в изгнании», ты сделаешь его фотографию, и она обойдет все газеты мира. У нас есть свои фотографы, но мы хотим, чтобы это был ты. Готовь аппарат. Пусть пленка будет незасвеченной, а глаз твой будет зоркий, как у снайпера!