Мистер Селфридж - Линди Вудхед

Брат Филда Джозеф в ту пору отправился в Англию, где открыл филиал компании в Манчестере. По задумке он должен был находить и высылать в Америку новые товары, поскольку богатые клиенты ценили импортные новинки. Джозеф был человеком скупым и заурядным, никогда не снимал пальто в конторе, поскольку экономил на отоплении, и был полностью лишен того блеска, с каким обычно ассоциируется мода. Неудивительно, что поставляемый им товар вызывал неоднозначную реакцию. Зато он находил и отправлял в Америку самые разно-образные текстильные диковинки, включая ноттингемские кружева и шотландские шали с набивным рисунком. Филд и Лейтер продавали кружевные скатерти по цене тысяча долларов за штуку, когда средняя недельная зарплата составляла десять долларов – у них было достаточно клиентов, которые могли позволить себе столь дорогостоящие из-за взвинченных пошлин покупки.

Богатеющий Чикаго ощутил на себе влияние кризиса не больше, чем бароны-разбойники[3]из Нью-Йорка. В Чикаго производили, упаковывали и рассылали по всей Америке и Европе самый важный товар – еду. К концу 1870-х город потонул в строительном шуме – всюду словно из-под земли вырастали новые офисы, склады, транспортные терминалы, а также целые поселки из лачуг, в которых ютились прибывающие из Европы имми-гранты. Строительный бум финансировала новая элита, одновременно возводя собственные дворцы, которые непременно должны были потрясать своими размерами, иметь бальный зал и располагаться подальше от облюбованных городским сбродом борделей и баров, которыми славился Чикаго. Колония богачей раскинулась в безопасности авеню Калюмет, авеню Прерий и чуть южнее, в «ряду миллионеров» на Мичиган-авеню.

Сам Филд с семьей (к тому времени у маленького Маршалла II появилась сестричка по имени Этель) переехал на авеню Прерий, доверив строительство своего купеческого особняка известному архитектору Ричарду Моррису Ханту. В отличие от других видных горожан Филд попросил Ханта обойтись без вычурностей. Ханту, больше привычному к таким клиентам, как семья Вандербильтов (для которых он спроектировал «Брейкерс», дворец в Ньюпорте в стиле итальянского Ренессанса, обошедшийся заказчику в одиннадцать миллионов долларов), оставалось обуздать свое воображение и подчиниться. В отличие от стоящих по соседству претенциозного дома Пульмана и огромного, восхитительно уродливого особняка, принадлежащего Сайрусу Маккормику, трехэтажный дом Филда являл собой образец сдержанности. Кроме того, это был первый электрифицированный дом в Чикаго, и стены, покрытые желтыми шелковыми обоями, освещали яркие лампы. Несмотря на это, дом всегда называли тусклым и холодным. Счастье в нем так и не поселилось.

Миссис Маршалл Филд могла бы стать одной из первых дам Чикаго и прославиться своими приемами, если бы только захотела. Но эта кроткая женщина, мужу которой веселье было неведомо, часто страдала мигренями и проводила все больше времени восстанавливая здоровье на юге Франции. Она с радостью оставила сливки чикагского общества ожесточенно бороться за лидерство. Победила в этой борьбе Берта Оноре Палмер, которая присвоила титул королевы Чикаго так же единолично, как «та самая» миссис Астор[4]– титул королевы Нью-Йорка.

У юной Берты (ей был всего двадцать один год, когда она вышла замуж за сорокачетырехлетнего Поттера) были молодость, красота, деньги, которыми ее щедро снабжал муж, и сестра, которая была замужем за сыном президента Улисса Гранта Фредериком, источником бесценного авторитета.

Берта обожала драгоценности – особенно бриллианты и жемчуг – и вскоре стала обладательницей невероятного их количества, причем зачастую казалось, будто она надела их все сразу. Поттер любил эти видимые проявления роскоши не меньше, чем Берта, и часто с любовью замечал: «Вон стоит моя жена, а на ней – полмиллиона долларов». Вообще-то, полмиллиона можно было найти на одной только шее Берты, а еще полмиллиона – на голове: один из знаменитых «ошейников» миссис Палмер был инкрустирован двумя тысячами двумястами шестьюдесятью восемью жемчужинами, а в ее любимой тиаре было тридцать бриллиантов, каждый размером с перепелиное яйцо.

Хрупкость и изящность не мешали миссис Палмер мужественно справляться с перипетиями управления чикагским высшим обществом, которое она держала в ежовых рукавицах. На главных приемах, таких как открытие ее ежегодного Благотворительного бала, миссис Палмер окружали дамы, которые выступали как ее заместители и контролировали различные «подразделения» города. Сами Палмеры управляли райном к северу от своего украшенного чудесными башенками замка, где в качестве высшего проявления контроля на внешней стороне дверей не было ручек – гости должны были ждать, пока дверь откроют слуги – и где немногие избранные могли подняться на верхние этажи в первых в Чикаго частных лифтах.

Миссис Палмер была пылкой поклонницей платьев Уорта и Парижа, где у нее был свой дом – так же как и в Лондоне, где они устраивали поистине королевские приемы на террасе Карлтон-Хауса. Целых три огромных дома приходились очень кстати – ведь где-то нужно было разместить их гигантскую коллекцию произведений искусства. Ни на шаг не отставая от моды, миссис Палмер одной из первых начала покровительствовать импрессионистам. В один памятный год она приобрела двадцать пять картин Моне, а «Акробаты цирка Фернандо» Ренуара были ей так по душе, что сопровождали свою хозяйку во всех путешествиях.

К 1877 году, чтобы приобрести новое платье от Уорта, Берте нужно было просто зайти в «Филд и Лейтер» – парижский агент магазина как раз закупил у мастера двенадцать моделей для первых частных заказчиков в Чикаго. Но магазин сгорел до того, как платья успели доставить. Люди горевали по этой утрате, как по погибшим родственникам, а в «Чикаго трибюн» напечатали изумительный некролог: «Разрушение собора Святого Петра в Риме едва ли взволновало бы людей больше, чем уничтожение этого великолепного галантерейного учреждения… Это было место паломничества для тысяч жительниц нашего города, единственный алтарь, пред которым они преклоняли колена».

В спешке было найдено временное пристанище, и, пока Филд и Лейтер беспокойно строили планы на будущее, компания «Зингер» начала расчищать дебри и заново отстраивать здание. Филд был уверен, что это было лучшее место в городе, и потому предложил не только вернуться в заново отстроенное здание, но и выкупить его. Леви Лейтер сомневался. Для этого оптовика-традиционалиста зарождающаяся розничная торговля была чем-то новым и непонятным. Он утверждал, что опт более неприхотлив и при этом приносит больший доход – в 1872 году розничные продажи принесли три миллиона сто тысяч долларов, а опт – все четырнадцать миллионов. Филд не соглашался. Репутация успешного розничника только повысила бы лояльность оптовых покупателей – две эти области были нераздельны. В итоге партнеры предложили Зингеру пятьсот тысяч долларов, и тот сразу же отверг предложение. Он был согласен на семьсот тысяч долларов, и ни центом меньше, торг неуместен. Когда Зингер огласил Лейтеру свое окончательное условие, Филд был в деловой поездке в Нью-Йорке. Бесцеремонный и непоколебимо упрямый, Лейтер отказался уступить, и здание получили двое амбициозных шотландцев, Сэм Карсон и Джон Мири, которые взяли его в аренду за семьдесят тысяч долларов в год. Рассвирепевший Филд срочно вернулся из Нью-Йорка, чтобы спасти положение. Он выиграл – как и всегда, – но это стоило ему семисот тысяч долларов, изначально запрошенных Зингером, и дополнительных ста тысяч, чтобы выкупить у «Карсон Пайри Скотт» право на аренду. Он не простил Леви Лейтера и не забыл о произошедшем.