Твои нежные руки - Розмари Роджерс

Амелия боялась шевельнуться. Сейчас она казалась столь же хрупкой, как фарфоровая статуэтка, словно малейшее движение — и она разлетится на множество осколков.

— Думаю, это вполне нам подходит, мастер Данбар.

Вполне, — выговорила она Наконец.

Разбудила ее внезапно наступившая тишина. Назойливый шум резко оборвался. Только поскрипывание веревок нарушало гнетущую атмосферу.

Амелия пошевелилась, еще не проснувшись окончательно, и осторожно повернулась на бок. Койка была узкой, чуть пошире книжной полки, с тощим тюфяком, вделанная в переборку, над которой виднелся иллюминатор. За круглым стеклом, покрытым зеленоватым налетом, плескались бесконечные серые волны. Она держала иллюминатор приоткрытым, пока не пришлось его задраить: постоянная сырость раздражала куда больше, чем отсутствие свежего воздуха.

Придется выйти на палубу поискать Кита. Амелия едва выносила путешествие, но брат в отличие от нее искренне наслаждался каждой минутой. Посудина была просто старым корытом, не то что узкие, изящные клиперы, которыми она так восхищалась, но Акт об эмбарго от 1807 года воспрещал американским кораблям заходить в иностранные порты и предписывал пассажирам плавать на голландских торговых судах. «Саксесс» был действительно построен в Голландии, но капитан был американцем — утонченное пренебрежение английским эмбарго, воспрещавшим торговлю с Британией иди Францией. Кит утверждал, что такие меры вызваны досадной необходимостью, после того — как американский фрегат «Чесапик» подвергся обстрелу британского судна и несколько американских моряков были убиты или насильно завербованы в королевский флот.

— Все это напрямую связано с французами, — пояснял он сестре, — поскольку Наполеон закрыл французские порты для англичан. Теперь британцы требуют, чтобы все суда, идущие в запретные для них порты, сначала заходили в английские гавани и платили пошлину за груз. Возможно, это не так уж и плохо, но британцы начали хватать все суда, которые отказываются подчиниться, а Франция задерживает те, которые выполняют приказ. Америка оказалась между молотом и наковальней.

Поэтому они и сели на борт голландского судна, отправлявшегося из Ньюпорт-Ньюс в Лондон.

После всех месяцев унылого отчаяния им наконец повезло. Мечта стала явью, надежды на будущее расцвели вновь вместе с радостью обретения семьи. То есть почти. В короткой записке леди Уинфорд любезно приглашала к себе детей ее дорогой крестницы Анны.

Амелия пыталась вспомнить, говорила ли когда-нибудь мама о леди Уинфорд. Кажется, да, хотя в то время это вряд ли ее интересовало. Только позже, перечитывая письма, перевязанные шелковой ленточкой, она поняла, как много они значили для Анны Кортленд. Леди Уинфорд обычно упоминала о милых пустяках, вроде бальных платьев, прогулок в Гайд-парке, новом мопсике. Чернила выцвели, бумага потерлась на сгибах, словно письма складывали и разворачивали десятки раз.

Как, наверное, одинока была мама, как мало она ее знала!

У Амелии стиснуло сердце от жалости к матери, которая так мало побыла с ней. Она видела маму только глазами ребенка и не понимала отчаяния женщины, отвергнутой родными. Девушка лежала тихо, наблюдая, как луч света скользит по полу каюты и столб танцующих пылинок отсвечивает золотом. Началась довольно сильная качка. Корабль поднимался на гребне, задерживался на миг, чтобы рухнуть вниз. Вокруг по-прежнему царило странное спокойствие: ни обычного топота ног, ни громких команд, ни хлопанья парусов.

Последние три дня Кит был слишком занят, чтобы уделять ей внимание. Он обожал корабли, хотя отнюдь не был уверен, что хочет в Англию.

— Там мне нечего делать, Ами, — признался он, когда сестра спросила, почему брат никак не восхитился необычайным великодушием леди Уинфорд. — У меня другие планы.

— Но ты ведь поедешь со мной? — дрожащим голосом прошептала Амелия, охваченная паникой при одной мысли о том, что придется одной вынести тяготы пути и жить с чужими людьми. — Я не смогу, если тебя не будет рядом.

Кит немного помолчал, прежде чем обнять ее за плечи и кивнуть:

— Придется.

Чувство вины несколько унялось после заверений, что брат действительно хочет быть с ней. Возможно, он просто желал, чтобы его уговаривали. Совсем как в детстве, когда он предпочитал дуться из-за пустяков, а мать с отцом шутками и смехом заставляли мальчика забыть о мнимых обидах. Все же для Амелии большим облегчением было видеть, как он счастлив в окружении моряков. Он даже выглядел своим среди команды, когда босой, в широких полотняных штанах тянул такелаж под внимательным присмотром капитана и первого помощника. И говорил он теперь на другом, малопонятном языке, то и дело употребляя морские термины: драить палубу, лезть на ванты, тянуть шкотовый угол… поднять паруса…

Амелия только диву давалась, откуда он набрался всего этого. Правда, и капитан Ярборо относился к Киту довольно снисходительно, всячески поощряя его увлечение. И неудивительно: в конце концов, за билеты была заплачена кругленькая сумма. Зато Амелия не раз замечала, как груб и резок капитан с командой. Очевидно, настоящая жизнь простого матроса была далеко не так привлекательна и полна упоительных приключений, как казалось неопытному юноше. Она не раз говорила ему об этом, но Кит попросту отмахивался от сестры. Она никак не могла взять в толк, почему вонь смолы и изматывающий труд завораживают его, но тут уже ничего не поделаешь. Возможно, к тому времени, как они доберутся до Лондона, новизна впечатлений поблекнет и Кит поймет, что карьера моряка — далеко не вечный праздник. Скорее, тоска смертная.

Внезапный рывок судна отбросил девушку к краю койки, и она едва успела схватиться за деревянный поручень, прикрученный к переборке. Едва корабль выровнялся, она спустила ноги на пол и выждала немного, чтобы попасть в такт качке. Амелия уже приучилась улавливать момент, когда корабль поднимает ее в воздух и на миг кажется, что вот-вот взлетишь. Ей ужасно нравилось это ощущение, но было ненавистно резкое падение, грозившее вбить ее в самое днище. Всегда казалось, что она чрезмерно долго находилась наверху и теперь расплата неминуема.

Амелия со вздохом вцепилась в спинку стула, почувствовала, как он ускользает от нее, и тяжело оперлась на край стола, привинченного к полу: единственный неподвижный предмет в ее неустойчивом мире.

По доскам палубы барабанили шаги матросов, где-то заливалась трелями боцманская дудка. Амелия, все еще держась за стол, потянулась к платью, висевшему на вбитом в стену колышке. Каюта была такой крошечной, что она могла, не вставая, дотянуться до любого места.

Становилось все жарче: теплый воздух проникал с верхней палубы, принося с собой пряный запах специй, лежавших в трюмах: корицы, гвоздики, ванили и мускатного ореха. Кроме того, судно везло в лондонские доки кедровую древесину, ковры и другие товары, которые, по словам Кита, принесут неплохую прибыль голландской компании.

Амелия, судорожно извиваясь, умудрилась наконец втиснуться в платье и наспех причесалась: откинула волосы на плечо и заколола шпильками. Небольшой квадратик полированного олова заменял зеркальце: невероятная роскошь в этих суровых условиях, где было лишь самое необходимое. Ночной горшок прятался за небольшой скользящей дверцей в стене. Девушка едва не умерла от стыда, когда, воспользовавшись им впервые, выставила за дверь каюты, как велел капитан. Ужасно неловко — оказаться единственной женщиной на корабле, полном мужчин. Десятки глаз алчно следили за каждым ее движением, стоило Ами показаться на палубе.