Простая история - Ольга Кунавина

— Говоря проще, лучше не морочить себе голову, — презрительно произнесла я.

— Ну зачем вы так! — поморщил нос мой оппонент. — Хочу обратить ваше внимание, Иван Васильевич оказался самым настоящим сибаритом — после этой истории он решил нигде не служить, то есть, говоря современным языком, не работать. По-моему, его решение было продиктовано эгоистичным желанием избежать в будущем похожей неприятной ситуации, что так характерно для русского барина, боящегося потревожить свою совесть лишний раз.

Ужасно неприятный человек, не правда ли?

Когда мы выходили из кафе, я неожиданно поскользнулась на мокрых ступеньках крыльца. Адвокат заботливо поддержал меня за локоть.

— Но я же советовал вам не носить обувь на высоком каблуке, — прошептал он мне в ухо.

Если бы я была мужчиной, я бы вызвала его на дуэль и с удовольствием проткнула шпагой. Хотя… как сказал в одной из своих эпиграмм Альфред де Мюссе: «Пускай спокойно жалит жалкий гад…»

Признаюсь сразу: этот разговор только усилил мою антипатию к адвокату. Поэтому я не стала лукавить и постаралась выразить свою неприязнь к нему в разговоре с Кирой, когда она позвонила, сгорая от желания узнать, какое впечатление произвел на меня адвокатишка.

— Вы зачем привели этого адвоката? — спросила я ее без предисловий.

— А разве он тебе не понравился? — удивилась подруга.

— Нет. Слишком высокомерный.

— Но ты же его совсем не знаешь, а уже выносишь вердикт, — возмутилась Кира. — Так дело не пойдет. Вот познакомишься с ним поближе — и тогда поймешь, что он умный, обаятельный и добрый человек.

— Да, наделен всеми возможными и невозможными достоинствами. Но я не собираюсь общаться с таким идеальным мужчиной.

— Послушай, Оля, не иронизируй. Нельзя судить о человеке по первой встрече.

«Какая разница. Сколько бы их ни было, этих встреч, человек от этого лучше не станет», — подумала я и произнесла:

— И все же он невыносим. Разве ты не видела, какое недовольное выражение было у него, когда мы сидели за столом? Его лицо только и говорило: «Все — дураки, один я — умный».

— Тебе просто показалось, — мягко сказала Кира. — Тебя задело то, что его мнение не совпало с твоим, поэтому ты и злишься, — добавила она, посмеиваясь. — Но я почему-то убеждена, что вы с Олегом непременно поладите. Кстати, ему тридцать шесть, и он не женат, вернее, давно разведен. Приехал год назад из Воронежа. Так что тебе все карты в руки.

— Боюсь, что не смогу воспользоваться твоими сведениями. К тому же я не собираюсь посягать ни на чью свободу, — решительно запротестовала я.

— Ты относишься к себе наплевательски, — раздраженно произнесла лучшая подруга.

— А ты мне его так расхваливаешь, будто он богатая невеста, а я разборчивый жених. Не думай, я не клюну на твои уловки.

— Ты из-за своих принципов останешься одна и будешь потом локти себе кусать, — обиделась на меня Кира.

— Нет, я не просто останусь одна и буду кусать себе локти, но еще и умру в окружении огромного количества кошек и собак, — ответила я ей.

— Почему в окружении кошек и собак? — изумилась подруга.

— Потому что одинокие люди, по данным статистики, заводят чаще всего именно этих животных!

Через две недели мы снова встретились с этим несносным человеком, который чуть не стал причиной ссоры с подругой. В соседний город приехала Третьяковская галерея и привезла на выставку тридцать картин. Среди них долгое время находившуюся в запасниках картину Федора Степановича Журавлева «Перед венцом». Мне очень хотелось ее увидеть, и я позвонила Кире, предложила посмотреть выставку. Она сразу же согласилась, и мы условились осуществить задуманное в ближайшее время.

Кира и Павел заехали за мной. Меня ожидал сюрприз — оказывается, с нами на выставку отправился адвокат. Вот не знала, что он — большой поклонник живописи. Меня чуть не передернуло от раздражения.

— Это твоя проделка? — прошептала я Кире.

— Моя, — не стала отказываться подруга. — Это я пригласила Олега, а то он совсем заскучал в одиночестве.

— Такому человеку, как он, одиночество полезно, — язвительно заметила я.

Адвокат и Павел тихо вели беседу о своих адвокатских проблемах, Кира дремала, я смотрела в окно. И вдруг краем уха услышала окончание фразы, которая очень развеселила меня.

— …Как у Драйзера в его «Лавке древностей». — Эти слова принадлежали адвокату.

— Не у Драйзера, а у Диккенса. Если читаете книгу, запоминайте ее автора, — бесцеремонно вмешалась я в разговор.

Они замолчали, а я осталась довольна, как будто вернула ему оскорбление за каблуки.

Когда я смотрела на прекрасную картину Журавлева, вспомнила героиню картины Василия Пукирева «Неравный брак». Начало и завершение одной темы, одной драмы, одной композиции. Мне нравится бытовая живопись, но все же больше всего я люблю пейзажи Левитана. Самая потрясающая его картина — «Над вечным покоем». Прав был Фет, когда говорил о невозможности передать словами всю сложность, изменчивость и богатство человеческих ощущений:

Как беден наш язык! — Хочу и не могу —

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною…

Когда я смотрю на эту картину, я просто умираю. У меня от жалости и невыносимой тоски сжимается сердце при виде ветхой церквушки и старых одиноких могил. Мне всегда хочется подняться на обрыв, где они разбросаны, раскинуть руки и взлететь.

Экскурсия закончилась, но я вернулась, чтобы еще раз не спеша посмотреть картины. И надо же мне было подойти к картине Журавлева и остановиться перед ней. В этот миг за моей спиной снисходительно произнесли:

— Но вам-то это не грозит. Не те нынче времена.

Я повернулась и увидела этого самоуверенного и высокомерного человека. Его глаза насмешливо смотрели на меня, а губы растянулись в самодовольную ухмылку.

— А вас это совершенно не касается. Да вы и не набиваетесь ко мне в женихи, — довольно грубо ответила я, но настроение было испорчено.

И все же последний выстрел я хотела оставить за собой — и обдумывала, как бы это сделать. Когда мы возвращались домой, я как бы между прочим обратилась к зловредному адвокату:

— Мне кажется, что никто не может пройти равнодушно мимо картины Журавлева и не пожалеть бедную девушку, не правда ли, Олег Евгеньевич? — вкрадчиво спросила я.

— Мне не нравятся картины с налетом сентиментализма и мелодраматичности, даже если они написаны великими художниками, — отчеканил он.

— А я думала, что вы, как защитник человеческих судеб, непременно разразитесь какой-нибудь обличительной речью в духе Кони, Маклакова или Боровиковского, — разочарованно протянула я.