Неизвестный солдат - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дело идет к зиме — утепляюсь.
— А дорога — это что: романтика?
Итак, прояснилось ее мнение обо мне.
— Тут ты угадала: муза дальних странствий.
Я говорил и держался развязно. Тоже мистика! С девчонками, с которыми нужно держаться развязно, я серьезен. И наоборот: с кем нужно быть серьезным, говорю развязно. Чувствую, что все порчу, а иначе не могу. Я всегда стараюсь укрепить первое впечатление о себе, даже если это впечатление для меня невыгодно. Возможно, у меня какое-то психическое нарушение — делать все во вред себе.
— Кстати, дай мне фотографию, — сказал я.
— Зачем?
— Отчитаться перед начальством, а то скажут — не ходил. Я лицо должностное.
— Только верни, — после некоторого колебания ответила она.
— А как же, завтра же. Ты где живешь? Дом я знаю, а квартира?
Она пожала плечами:
— Какая тебе разница? Принеси в школу — мне передадут.
Понятно… И все же я ее так не отпущу. Вижу, что дело гиблое, а не отпущу. Психи мы, психи!
— Так как, договорились? Идем на танцы? Завтра!
— Завтра нет танцев.
— Послезавтра.
— Послезавтра я буду у бабушки.
— Послепослезавтра.
— Опять нет танцев.
— Ясно. А как насчет кино?
— Я видела эту картину.
— Какую?
Она засмеялась:
— Видела…
— Да, слушай, Софья Павловна сказала: про солдата знают ваши местные жители — Михеев и Агаповы. Известны тебе такие?
— Известны.
— Сходим узнаем, найдем этого солдата.
— Курьеры, курьеры, тридцать тысяч курьеров.
— Ты хочешь сказать, что это не так просто.
— Да, приблизительно это я и хотела сказать.
— А попытаться?
— Попытайся.
Из школы я отправился на почту. Дал телеграмму в Центральный военный архив:
«Прошу сообщить где в сентябре 1942 года находился ПРБ—96 жив ли кто-нибудь из его командиров их адреса».
Обратный адрес я указал: Корюков, дорожно-строительный участок, мне. Так запрос выглядел солиднее.
Квитанцию я скрепкой прикрепил к фотографии. Снова, на этот раз внимательно, рассмотрел ее. Солдаты сидели на поваленном дереве. У старшины через плечо висела полевая сумка, на левой стороне груди медаль, какая — не разберешь, а на правой — значок, по форме напоминающий гвардейский.
Вагончики и навес-столовая были ярко освещены. Уютно тарахтела электростанция. Тишина, покой, отдых после тяжелого трудового дня.
Рабочие обедали за столами, сколоченными из толстых, обтесанных досок с врытыми в землю крестовинами.
Мои соседи по вагончику — бульдозерист Андрей, тот самый, что наткнулся на могилу, и шофер Юра, подвозивший меня в город, — помахали мне. Я подсел к их столику. С ними сидела чертежница Люда. Как я понял, у нее с Юрой любовь.
— Чего узнал? — спросил Юра.
Все равно придется докладывать Воронову. Я счел лишним рассказывать сейчас.
— Справки по ноль девять.
— Во дает! — восхитился моим ответом Андрей.
Из кармана куртки он вытащил пол-литра, разлил по стаканам. Люда мизинцем провела по самому донышку, показала, сколько ей налить. На ней был немыслимо короткий плащ с погончиками, этакий мини-плащ. Странно, что такая молодая девчонка работает на строительстве дороги и живет в вагончике. Может быть, из-за Юры?
Водку я не люблю. Но выпить пришлось. Как объяснил Андрей, мы выпиваем в честь моего переезда в вагончик. Сегодня они, старожилы, угощают меня, завтра я, новосел, угощу их — таков обычай.
Так объяснил Андрей.
За соседними столами тоже ужинали, шумели, галдели. Но Андрей, Юра и Люда держались особняком. Сидели с видом людей, которые обо всем уже переговорили, молча понимают друг друга, сознают свою значительность. В коллективе каждый создает себе положение как сумеет. Эти решили создать себе положение, держась независимо и значительно.
Мимо нас прошел инженер Виктор Борисович, пожилой интеллигентный человек с помятым лицом. Окинул наш стол внешне безразличным, а на самом деле зорким взглядом.
— Присаживайтесь, Виктор Борисович, — пригласил его Андрей, придвигая табуретку.
Виктор Борисович присел чуть в стороне, оперся на палку. Не то сидел с нами, не то сам по себе.
Андрей налил и ему.
Ужин кончался, рабочие расходились. Официантка Ирина с подносом в руках собирала со столов посуду.
— Ириночка, прелесть моя, — Виктор Борисович погладил ее руку, — какая ручка, какое чудо!.. Радость моя, попросите на кухне немного льда и томатный сок.
— Ладно, — недовольно проговорила Ирина и пошла дальше, собирая на поднос посуду. У нее довольно правильные, даже тонкие черты лица, испорченные, однако, выражением недовольства.
— Только в глуши попадаются такие иконописные лица. И имя византийское — Ирина, — сказал Виктор Борисович.
— Византия — Константинополь — Стамбул, — небрежно проронил Юра, показывая свою образованность.
— Ирина, жена византийского императора Льва Четвертого, красавица, умница, — Виктор Борисович бросил в стакан лед, добавил томатного сока, — управляла государством вместо своего сына Константина, которого свергла с престола и ослепила.
Ребята с интересом слушали этого пожилого, видно, образованного застольного краснобая.
— Какие женщины были! — заметил Юра.
— То есть! — многозначительно произнесла Люда.
Это выражение обозначало у нее высшую степень согласия.
— Сына ослепила! — возмутился Андрей. — Ее надо было посадить на кол, четвертовать, колесовать, расстрелять и повесить.
— Боже, какой кровожадный! — с деланным ужасом проговорила Люда.
Виктор Борисович продолжал:
— Не только не повесили, дорогой мой друг Андрей. А наоборот, была она высоко отмечена церковью за преследование иконоборцев, то есть тех, кто боролся с культом икон.
— И правильно преследовала, — заметила Люда, — сейчас иконы ценятся.
— Иконы — это другое, — возразил Андрей, — это древность, история. Поронск отстраивают — тоже древность, история.
Виктор Борисович вдруг опустил голову и печально проговорил:
— Неизвестно еще, где она, настоящая история. Возможно, в Поронске, а может быть, и еще где-то.
— В старину люди крупнее были, — объявил Юра, — кипели сильные страсти. Олег на лодках доходил до Цареграда.