Жажда - Ю Несбе

Шаги Виллера удалились.

– Она пришла одна, а никаких признаков взлома не видно, – сказал Бьёрн. – Думаешь, она добровольно его впустила?

– Только если она его хорошо знала.

– Да?

– Элиса работала адвокатом пострадавшей стороны по делам преступлений против нравственности, и ей все известно о рисках, а цепочка на входной двери выглядит довольно новой. Мне кажется, она была осторожной девочкой.

Катрина присела на корточки рядом с трупом и стала разглядывать занозу, торчащую из пальца Элисы, и царапину на предплечье.

– Адвокат потерпевшей стороны, – произнес Бьёрн. – А где?

– В «Холлумсен и Скири». Это они известили полицию, когда она не явилась на судебное заседание и не ответила на телефонный звонок. Нет ничего необычного в том, что насильники угрожают адвокатам потерпевшей стороны.

– Считаешь, один из…

– Нет, как я уже говорила, не думаю, что она кого-то впустила в квартиру. Но… – Катрина нахмурилась. – Ты согласен, что эта щепка бело-розового цвета?

Бьёрн склонился к ней:

– Во всяком случае, она белая.

– Бело-розовая, – повторила Катрина, поднимаясь. – Пойдем.

Они вышли в коридор, Катрина открыла входную дверь и указала на занозистый дверной косяк со стороны лестницы:

– Бело-розовый.

– Ну раз ты так говоришь… – протянул Бьёрн.

– Ты что, не видишь? – спросила она с недоверием.

– Исследования показывают, что женщины обычно различают больше оттенков цвета, чем мужчины.

– Но это ты видишь? – спросила Катрина, поднимая дверную цепочку, висящую на внутренней стороне двери.

Бьёрн нагнулся ниже. Его запах вызвал у нее испуг. Возможно, дело было просто в неожиданной близости.

– Ободранная кожа, – сказал Бьёрн.

– Царапина на предплечье. Понимаешь?

Он медленно кивнул:

– Она поцарапалась о дверную цепочку, которая, следовательно, была закрыта. Это не он ворвался в квартиру мимо нее, это она боролась за то, чтобы выбраться наружу.

– Мы в Норвегии не пользуемся дверными цепочками, мы запираем дверь на замок, и этого нам вполне достаточно. А если она впустила его в дом, если, к примеру, этот сильный мужчина был ей знаком…

– Она бы не стала возиться с дверной цепочкой после того, как сняла ее, чтобы впустить его. Тогда она бы чувствовала себя в безопасности. Следовательно…

– Следовательно, – перебила его Катрина, – когда она пришла домой, он уже находился в квартире.

– И она об этом не знала, – подхватил Бьёрн.

– Вот почему она закрыла дверь на цепочку: она думала, что опасность таится снаружи.

Катрина содрогнулась. Вот что называют восторгом, граничащим с ужасом. Чувство, возникающее у следователя, расследующего убийство, когда он внезапно начинает видеть и понимать.

– Харри был бы сейчас доволен тобой, – сказал Бьёрн и рассмеялся.

– Что такое? – спросила она.

– Ты покраснела.

«Я действительно испорченная», – подумала Катрина.

Катрина никак не могла сосредоточиться во время пресс-конференции, на которой было сделано короткое сообщение о личности убитой, о ее возрасте, о том, где и когда был обнаружен труп, и это, пожалуй, все. На первой пресс-конференции сразу после убийства полиция обычно старается сказать как можно меньше, просто присутствовать во имя современной открытой демократии.

Рядом с Катриной сидел начальник отдела по расследованию убийств Гуннар Хаген. Вспышки фотоаппаратов отсвечивали от блестящей лысины в венчике темных волос, пока он читал короткие предложения, которые они сочинили вместе. Катрина была рада, что слово держал Хаген. Не то чтобы она боялась света прожекторов, но всему свое время. Ее назначили на должность следователя по особо важным делам совсем недавно, поэтому ей казалось надежнее предоставить говорить Хагену, а самой учиться, как это делать. Наблюдать, как опытному полицейскому руководителю, который больше использует язык тела и интонацию, чем факты, удается убедить окружающий мир в том, что полиция контролирует ситуацию.

Она сидела и смотрела поверх голов приблизительно тридцати журналистов, собравшихся в зале для совещаний на четвертом этаже, на картину, которая занимала всю противоположную стену. На ней были изображены обнаженные купающиеся люди, по большей части молодые щуплые мальчики. Прекрасная невинная сцена из тех времен, когда еще не все истолковывалось в худшем смысле. И сама она была ничуть не лучше, поскольку считала художника педофилом. Хаген в ответ на какой-то вопрос журналиста повторил свою мантру: «На это мы ответить не можем». Эту фразу он повторял с незначительными вариациями, чтобы она не звучала высокомерно или даже комично: «В настоящее время мы не можем это прокомментировать». Или более дружелюбно: «К этому мы еще вернемся».

Катрина слышала шуршание ручек и клавиатур, записывающих вопросы, куда более красочные, чем ответы: «Можно ли назвать состояние трупа ужасающим? Есть ли на нем признаки сексуального насилия? Есть ли у полиции подозреваемый, и если да, то был ли этот человек близок с жертвой?»

Если ответить «без комментариев» на такие спекулятивные вопросы, можно вызвать раздражение, а то и что-нибудь похуже.

В дверях в самом конце зала появился знакомый силуэт. На одном глазу этого человека красовалась черная повязка, а одет он был в мундир начальника полиции, который, как было известно Катрине, всегда висел наглаженным в шкафу в его кабинете. Микаэль Бельман. Не заходя в зал, он просто стоял и наблюдал. Катрина заметила, что Хаген тоже увидел его и немного выпрямил спину под взглядом более молодого начальника Полицейского управления.

– На этом мы закончим, – произнес пресс-секретарь.

Катрина увидела, как Бельман подал знак, что хочет поговорить с ней.

– Когда следующая пресс-конференция? – прокричала Мона До, криминальный репортер газеты «ВГ»[5].

– К этому мы еще…

– Когда у нас будет новая информация, – перебил Хаген пресс-секретаря.

«Когда», отметила про себя Катрина, а не «если». Этот маленький, но важный штрих сигнализировал о том, что слуги правового государства неустанно трудятся, что мельница справедливости вращается, а поимка виновных – всего лишь вопрос времени.

– Есть что-нибудь новое? – спросил Бельман, когда они шагали через атриум здания Полицейского управления.

Прежде его почти девичья красота, подчеркнутая длинными ресницами, ухоженными, немного длинноватыми волосами и смуглой кожей с характерными пигментными пятнами, иногда производила впечатление манерности, даже слабости. Но повязка на глазу, которую, конечно, можно было принять за театральный реквизит, на деле создавала противоположное впечатление. Она создавала впечатление силы – силы человека, которого не остановить даже ценой потери глаза.