Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - Алексей Смирнов

Бабушка, все эти годы жившая уверенностью, что ее муж погиб вместе со своей «эской», решила, что органы просто решили прощупать бывшую зэчку перед намечавшейся поездкой в Польшу на конференцию.

«И я этого Петра Петровича, или как он там представился, – рассказывала она со смехом в уже перестроечные годы, когда страх несколько отпустил, – попросила тогда об одной услуге. Присвойте, говорю, моей квартире нормальный номер. Ведь когда мне из-за границы послание придет, нехорошо получится, если его в жилконторовский ящик кинут. Придется сантехников к секретной операции подключать. Петр Петрович обещал помочь, и так меня сделали обладательницей мелового номера. Вы представляете, даже это могущественное ведомство, от которого тряслась вся страна, не смогло устроить мне нормальную цифру! Полный бардак. Не удивительно, что все развалилось».

Как бабушка и предполагала, переписка так и не наладилась, хотя она и передала куратору два письма, заполненных банальностями. В Польшу ее не пустили, вероятно, расшифровав строки «у нас дома все по-прежнему» как признак неблагонадежности, но девятка мелом осталась. Периодически ее даже подновляли жилконторовские, в генетической памяти которых осело, что эта цифра связана с делом государственной важности, за которым стоит страшный Литейный.

– А, иностранец, приехал все же. Ну, как тебе наша немытая Россия? – в голосе бабушки слышалась все та же немного высокомерная ирония, с которой она общалась с единственной дочерью и которую в последние годы перенесла на внука.

Из глубины квартиры доносился вечный Паваротти. Бабушка, ярая поклонница оперы, «сидела на патефонной игле», как сама признавалась – «добирала красоту за серые лагерные годы». На столе в гостиной лежал апрельский журнал «Дайвер», развернутый на странице с рассказом о подводном публичном доме в Шарм-эль-Шейхе и соответствующими фотографиями: красотка в акваланге призывно машет ручкой с резиновой кровати, якоря на растяжках крепят ложе к песчаному дну. Девушка прижата к кровати тяжелым водолазным поясом. Второй снимок запечатлел клиента заведения – тоже в снаряжении – который протягивает кредитную карточку толстой бандерше, восседающей верхом на каменном сфинксе. Хозяйка удерживается на месте благодаря широким резинкам пояса от колготок, концы которых, снабженные карабинчиками, крепятся к торчащим из тела сфинкса кольцам.

– Литератор, нечего сказать, – бабка брезгливо ткнула пальцем в журнал. – Дед твой стихи писал, а ты – это вот… Мать сказала, выгнали тебя за твое творчество из буржуинии.

– Выгнали, – покорно признал Юра. Во внутреннем кармане куртки лежала рецензия Министерства внутренних дел Египта на его статью, выполненная в виде красного штампа с надписью на английском о запрете въезда в страну. – Слишком они там серьезные, шуток не понимают. Тут же написано: «Первого апреля на знаменитом египетском курорте открылся подводный дом свиданий». По-моему, весь мир уже знает про «первое апреля – никому не верю»! Обычный розыгрыш…

– И что, удалось это объяснить потомкам фараонов? Если не ошибаюсь, апрель у них соответствует месяцу фар-мути, названному в честь грозной богини Эрмуты. Это период засухи, шему. Чему уж тут радоваться! Вода из Нила уходит, голод стучится в двери, – бабка подошла к книжному шкафу, возвышавшемуся до самого потолка, и, прицелившись в ряды корешков, точно вытянула «Легенды и мифы Древнего Египта». – Ты бы хоть немного просвещался, иностранец. Почитай, книжка легкая даже для вашего компьютерного поколения. Издательство «Детгиз» для среднего школьного возраста.

– Опомнись, какая Эрмути! Там арабы, ислам. Никаких Эрмути и прочих Осирисов. Уж сколько столетий – сплошной Мухаммед, которого даже изображать запрещено, – Юра внезапно прервал свою тираду, понял, что толку не будет. Ясно, что бабка заранее срежиссировала свой спектакль, хотела лишний раз показать его никчемность.

Иностранцем она стала называть Юру в 91-м, когда Союз развалился и дочка с сыном оказались жителями независимой Эстонии. Мать, работавшая медсестрой, предпочла остаться в однокомнатной хрущевке провинциального Палдиски, быстро пришедшего в упадок после вывода оттуда российской военно-морской базы. Но не возвращаться же в квартиру на Фонтанке, под неослабный пресс единственной жрицы великого и загадочного Александра Берга. Юре в Питере тоже делать было нечего: их команда из клуба дайверов «Вирония» локализовала место гибели голландского парусника XVII века возле острова Найсаар, в еще недавно закрытой погранзоне, и на очереди было еще несколько интересных объектов. Бросать Балтику ради неизвестной России, вновь, как во времена Ивана Грозного, отрезанной от «большого» моря, он не собирался.

Иностранец, так иностранец. В последние годы он даже привык к своему имени в его эстонской транскрипции – «Юри». По крайней мере, оно не заставляло чувствовать себя персонажем бородатого анекдота. Кому сказать, что человека, рожденного в циничном 70-м году, в разгар глухого брежневского безвременья, назвали в честь первого советского космонавта! Он невольно попадал в глупую компанию всех этих Виленов и Рэмов, детей романтичных 60-х. Бабка давила его дедом, а мать, желая потрафить папаше, который все равно на ней не женился, навесила на отпрыска еще гагаринскую гирю: будь, мол, сынок, достоин лучших свершений великой страны. «Я всю жизнь помню тепло одного-единственного тела, мне этого достаточно. Ты же меняла мужей как грелки», – эту бабкину фразу, одну из многих в арсенале подавления единственной дочери, Юра помнил с детства.

К моменту, когда уселись за стол, они уже успели поругаться и помириться: Юра, привычно отомстив за иностранца, сообщил, что в Таллине на улицах чище, народ не пьет из горла пиво и водители соблюдают правила дорожного движения, а бабушка срезала его недобитыми эстонскими фашистами, сюжет о которых она недавно видела по телевидению, и критическим анализом привезенного из Эстонии гостинца: шоколадных конфет знаменитой кондитерской фабрики «Калев».

– Смотри-ка, вот это – наш «Мишка косолапый», а это – «Белочка»! – демонстративно изумилась бабушка, разглядывая обертки. – Надо же, сохранили советское кондитерское наследие, а говорят, что им от России был один только вред. Вот только медведи какие-то мелковатые, да и белочка с признаками дистрофии. Даже несчастных зверушек под масштабы страны подогнали.

В общем, обмен впечатлениями закончился по нулям.

Юру ждала яичница с беконом, а бабушка тушила свою жгучую язву жидкой овсянкой. Она ела кашу, держа ложку у самого основания черенка: это была въевшаяся на всю жизнь тюремная привычка. Арестантам давали укороченные столовые приборы, чтобы они не могли сделать из них заточки.

– Я попросила тебя приехать потому, что нашлась лодка твоего деда, – торжественно сообщила бабушка. – Вот, прочитай.

Она протянула Юре «Комсомолку» за прошлую неделю. В обведенной красным фломастером заметке под заголовком «Последняя стоянка С-28» говорилось следующее: «Могилы подводников, ушедших на дно со своими кораблями, почти всегда анонимны. Их серийные стальные гробы не несут никаких знаков отличий, и покоящаяся на дне субмарина времен Второй мировой войны часто навсегда остается загадкой. Но эта подлодка прорвала завесу времени, послав в будущее сигнал SOS, не нуждающийся в расшифровке. На ее рубке сохранились вырезанные из латуни обозначения “С-28”. ”Эску” обнаружил известный шведский исследователь затонувших кораблей Сорен Морель. Лодка покоится на глубине 26 метров недалеко от острова Эланд и несет в себе тайну. Согласно официальным сведениям, ”С-28” отправилась в свой последний поход в августе 1942 года для постановки мин в Ирбенском проливе на выходе из Рижской бухты. Почему она пересекла Балтику и оказалась у Эланда – неизвестно. Одно из вероятных объяснений предложил коммендор в отставке ВМС Швеции Кент Шьестрем. По его словам, советское командование направляло подлодки к берегам Швеции для торпедирования судов, занимавшихся перевозкой шведской железной руды в Германию, однако этот факт тщательно скрывался Москвой. Ведь Швеция была нейтральной страной.