День 21. Книга первая - Анна Грэм

— Это у кого ещё костлявая? Эй, моя задница — высший пилотаж.

Действительно, дети. Широкая, искренняя улыбка Уилсона всегда действовала обезоруживающе, даже если при этом он нёс несусветную чушь. Эта особенность часто спасала его на экзаменах.

— Надеюсь, я буду судить не по этой характеристике, — я закатила глаза, сдерживая ответную улыбку. Неужели, я всё-таки позволила втянуть себя в нелепый спор?

— А стоило бы черкнуть пару строк в моё досье, — Уилсон подмигнул мне. Закатить глаза глубже я уже не могла чисто технически. Мельком я всё-таки оценила их задницы. Почувствовала себя дурой.

Браунинг ожидаемо проиграл. Не в сухую, но против командира спецгруппы не выстояла бы и я. Исход был заранее предрешен, но это извечное желание «пободаться» не обходит стороной, наверное, ни одного мужчину, и даже сотни лет эволюции здесь ничего не решают.

— Зараза, — Браунинг оскалил зубы и взъерошил волосы. Корка льда треснула, и я заметила блестящие мальчишеским азартом глаза.

— А я говорил! Ладно, признаю, ты не поранишься, за остальную вашу банду не уверен, — Уилсон, надувшийся от самодовольства, хлопнул его по плечу. — А знаешь что, идём-ка со мной. Такая игра, неужели пропустишь? Ты же играл за команду, помнишь?

Я, конечно же, не помню, но вполне допускаю что с таким ростом в сборную курса по баскетболу Браунинга приняли бы с распростёртыми объятиями. Несмотря на сложившиеся стереотипы, он не казался мне тщедушным «умником», однако, как сочетаются такие мозги с неплохой физической формой, для меня оставалось загадкой. Нельзя же уметь всё?

— Ох, ну да, аж целый сезон!

— Только не думай, что выйдешь сухим из воды, Дэм. Устроим жеребьёвку. Пригласишь девчонку из нашего Подразделения. Ну-ка, кто тут у нас? — сложив ладонь козырьком, Уилсон огляделся.

— Тед, уймись. Тебе недостаточно моего позора? — Браунинг всплеснул руками, со смехом наблюдая за мельтешением командира боевой группы.

— Хочу посмотреть на твоё лицо, когда тебе выпадет Кора Донован или Мелани из технического. Обе как раз здесь.

Тридцативосьмилетняя Кора Донован — имела скверный характер и могла послать их обоих так далеко и витиевато, что даже у видавшего виды Максвелла покраснели бы уши. Предполагаю, что Мелани из технического пугала Уилсона белыми линзами и подпиленными клыками.

Тед вытряхнул из мешка гантель и основательно пробежался по стрельбищу и по спортзалу, собирая жетоны с личными номерами.

— Давай, Белл. Свой жетон.

— Отвали, Уилсон, я не участвую в этой фигне.

— Ну давай, я разрешу тебе назвать меня Тедди. Один раз.

Я молча упёрла кулаки в бока и сощурилась. Сложно передать словами, как Уилсон ненавидел это сокращение. В Академии даже случались драки.

— Два раза. — Он посмурнел, а я, наоборот, повеселела. Уилсон шёл на такие жертвы, грех не воспользоваться.

— Хм. Ладно. Попридержу это для более удачного момента, — я сняла свой жетон и передала его Браунингу.

— Только не перед Максвеллом! — воскликнул он, погрозив мне пальцем, и чуть тише добавил. — И не перед Левицки…

Я закусила губу, чтобы скрыть ехидную ухмылку. Новенькая стажёрка явно пользовалась популярностью.

— Левицки, значит, — протянул Браунинг, сделав вид, что поймал приятеля на горячем.

— Чёрт, у неё такие ноги, ты только взгляни!

— Ну, у неё есть ноги, это уже неплохо.

— Дэм, чёрт, ты вообще человек, нет?

— Он аналитик, считай, что робот, — мимоходом куснула Браунинга я, тщетно пытаясь вернутся к обстрелу мишени.

— Ты считаешь, что аналитикам чуждо всё человеческое? — Браунинг обратился ко мне. Я подняла на него глаза и увидела в нём что-то странное. Что-то давно забытое — то, что заставило меня вспыхнуть и покраснеть, если бы я, конечно, могла краснеть. Это забытое кольнуло меня, подчинив игре по правилам, известным, наверное, с начала времён, вшитым в нас на уровне инстинктов — так глубоко, что ни внешние, ни внутренние поломки не способны их из нас вытравить.

— Готова спорить.

Я ответила ему тем же. Уверена, мой взгляд был таким же странным.

— Ладно.

Опустив голову, Браунинг хитро улыбнулся словно сам себе, словно что-то задумал, и я тут же прозрела, остыла и поспешила спрятаться в свою скорлупу. Что это было, я проанализирую позже.

— Флоренс, а ты везучая! — Уилсон захлопал в ладоши. Они закончили свою дурацкую жеребьёвку. Браунинг держал в руках мой жетон.

У меня отличная фотографическая память. Выходя из зала, словно оглушённая, я поняла, что Браунинг не опускал мой жетон в мешок, он просто спрятал его в ладони.

Вечером, после работы, отстояв очередь на плановую дезинфекцию личного автотранспорта, я плелась домой за машиной дорожный службы, стараясь держаться на указанном на её корпусе расстоянии — 10 ярдов. Наручный коммуникатор тихонько пискнул мне в запястье о том, что до комендантского часа осталось три часа. Я успевала даже на вечернюю пробежку — сотрудникам Отдела предоставляли жилье и такое, чтобы путь как до штаба, так и до прочих редких благ цивилизации — парка или хороших, «закрытых» заведений и торговых площадок с пропускным режимом — было не больше 20 минут езды. Правительство ценило наши жизни, потому что они нередко подвергались угрозе.

В новом мире как никогда разрослась классовость, несмотря на то, что правящая верхушка всеми силами пыталась сгладить углы, и мы — сотрудники Отдела — были на верхушке «пищевой цепи». Именно поэтому я порой заезжала в местечки, вроде Седьмого района, чтобы напомнить себе — работы у нас ещё много. Развить экономику докатастрофного уровня невозможно, пока существуют ограничения: с одной стороны нас давят военные, с другой — океан. На военных базах Промежуточной Зоны построены целые вереницы лабораторий, где ежечасно тестируются образцы воды и всё новые и новые блокаторы токсина. Особо радостных вестей нам пока оттуда не поступало.

Сегодня я ехала домой по Джексон-роуд, центральной улице города, с её восстановленными фасадами — отголосками мира «до», со стеклянными, совершенно бесстрашными витринами и патрульными машинами на каждом углу, с хорошей уличной подсветкой, делавшей Джексон-роуд похожей на сияющую люминесцентную ленту, случайно брошенную на землю. Что-то неуловимо гнетущее висело в воздухе. Я дёрнула плечами, проезжая мимо ратуши, где два года назад боролась за свою свободу. Меня трясло, когда судья с дотошностью расспрашивал меня о подробностях нашей с Патриком интимной жизни, пытаясь к очевидной вине Патрика добавить вины моей. Почему у нас не было детей? Как часто у нас происходила интимная близость? Не провоцировала ли я его своими отказами? И всё ради того, чтобы дать нам отсрочку и возможность сохранить семью — «приоритетную ячейку общества». Адвокат, выступавший на стороне Коэна, призывал запретить женщинам поступать на государственную службу и идти в профессии, связанные с риском для жизни. Меня трясло от злобы, и я готова была нарушить регламент, послать его к черту прямо со своей трибуны, но судья сделал это раньше — попросил «прекратить демагогию».