Ящик для письменных принадлежностей - Милорад Павич

Любой человек, в том числе и ты, может сообразить, к какой категории он относится, и найти свое место в этой древней иерархии.

– А у тебя какое в ней место? – спросила она, но ответа не получила. Искать ответ ей пришлось самой.

Когда в сентябре подошло время экзамена, мы договорились в день, назначенный для сдачи, встретиться утром и вместе пойти на факультет. Она очень волновалась, поэтому ее не особенно удивило, что я не только не пришел на встречу, но и вообще не появился на факультете. Уже после того как она сдала экзамен, у нее возник вопрос: а что же произошло со мной? Но меня нигде не было. Я не знаю, был ли у нее все это время какой-то любовник или нет и ожидала ли она, что после экзамена, в соответствии с нашим договором, мы встретимся не для того, чтобы заняться математикой. Теперь как раз наступил тот момент, о котором она сказала "после экзамена посмотрим". Но мы не посмотрели. Так или иначе, я не появлялся до самой весны.

"Много чести", – подумала она и решила выбросить меня из головы, но, вне всякого сомнения, иногда у нее возникал вопрос: "Чем же он все-таки занимается? Должно быть, он из породы тех, вечно улыбающихся, которые покупают товар на Востоке, а продают на Западе".

В ту пору, когда нужно было готовиться к сдаче "Математики 2", однажды утром она столкнулась со мной на факультете, с интересом отметив новые заплаты на моих локтях и отросшие волосы, каких она раньше не видела. Все повторилось в точности, как и в первый раз. Каждое утро в определенное время я появлялся у нее, она проходила сквозь зеленоватый и слоистый воздух огромной квартиры, как сквозь воду, в которой струились холодные и теплые течения, открывала дверь, и хотя была еще сонной, взгляд ее оставался таким же, как всегда, – от него разбивались зеркала. Несколько мгновений она наблюдала за тем, как я выжимаю бороду в шапку и снимаю перчатки. Соединив большой и указательный пальцы, я, резко взмахнув кистями рук, одновременно выворачивал перчатки наизнанку, в результате чего обе мои руки мгновенно освобождались от них. Как только с этим бывало покончено, мы без промедления приступали к работе. Она была полна решимости заниматься в полную силу и ежедневно доказывала это на деле. Мы сидели перед настенным телевизионным экраном, темным и таким же немым, каким немым был все это время и ее музыкальный центр. Устав смотреть на монитор, заполненный уравнениями, она переводила взгляд на мои ноги, одна из которых всегда была готова сделать шаг, а другая оставалась в полном покое. Потом они менялись ролями. С непреклонным упорством и систематичностью она входила в мельчайшие детали предмета независимо от того, стояло ли утро и мы после завтрака на свежую голову еще только начинали работу, или же занятия приближались к концу и темп падал. Она не пропускала ни одной мелочи. Казалось, она спешит наверстать что-то упущенное раньше. Иногда она, повернувшись ко мне своим широким лицом, задумчиво смотрела на меня прекрасными глазами, между которыми оставалось место для целого рта. Или же крестила меня высунутым языком. Но я по-прежнему придерживался нашего договора. По-прежнему я уходил в час дня, и вскоре она снова заметила, что мне не удается сохранять концентрацию, что мои взгляды стареют за один час и что я отстаю в знаниях.

С приближением июньской сессии у нее окрепло впечатление, что я не смогу сдать экзамен, однако она ничего не говорила, отчасти, видимо, чувствуя в этом и свою вину.

"В конце концов, – решила она, – неужели мне надо упрашивать его, чтобы он начал учиться? Если он туп как бревно, то это его личное дело…"

Однако, когда я и на этот раз не появился среди сдающих, она забеспокоилась и после окончания экзамена разыскала список кандидатов, чтобы проверить, нет ли моего имени в какой-то другой группе, сдающей ближе к вечеру или на следующий день. К своему удивлению, она не нашла моего имени ни в одном из списков этой сессии. Ей стало ясно: я и не собирался сдавать экзамен этим летом.

Домой она вернулась довольная своим успехом, но в полном недоумении относительно меня. Благодаря своей способности читать запахи она тут же почувствовала, что среди ее бумаг есть чьи-то еще, с чужим запахом. Так она установила, что накануне я в спешке забыл у нее свою зачетку. Открыв ее, она с изумлением обнаружила, что я не только не изучаю строительное дело, но более того – являюсь студентом другого факультета, причем регулярно сдаю там предусмотренные программой экзамены. Вспомнив бесконечные часы совместных занятий, которые требовали от меня ненужных и бессмысленных усилий и превращались в пустую трату времени, она спросила себя: чего ради? Чего ради я проводил с ней столько времени, изучая предметы, никак не связанные ни с моими интересами, ни с экзаменами, которые я должен сдавать? Обдумав все это, она пришла к единственно возможному выводу: всегда следует учитывать и то, что обошли молчанием. В данном случае это значит, что все происходившее происходило не из-за экзаменов, а из-за нее.

"Кто бы мог предположить, – подумала она, – что он окажется таким скромным и месяцами не сможет решиться открыть свои чувства!"

Она тут же отправилась по адресу, где я снимал комнату с несколькими сверстниками из Азии и Африки, удивилась бедности, которую там увидела, и узнала, что я покинул Париж. После того как ей назвали адрес в небольшом городке на берегу Эгейского моря, недалеко от Салоник, она не раздумывая села за руль своего "Buffalo" и отправилась разыскивать меня в Греции, решив вести себя так, будто ничего странного она обо мне не узнала. Так все потом и получилось. По дороге, в Салониках, она купила старинные "любовные часы" – изящную стеклянную вещицу, заполненную жидкостью, с помощью которой можно было измерять продолжительность любовного совокупления.

Она прибыла на место в сумерках, нашла на берегу указанный дом, очень ветхий, но свежепобеленный, размером едва ли больше, чем открытая настежь дверь. Рядом с домом она увидела большого белого быка, привязанного к вбитому в землю колу, на который сверху был наткнут свежий хлеб. Внутри дома она разглядела постель, на стене икону, под иконой кисть из красных ниток, надетый на шнурок камень с дыркой, юлу, зеркало и яблоко. На дверном косяке висел свисток в форме фаллоса. На кровати, спиной к окну, опершись на локоть, лежало обнаженное существо с длинными волосами, молодое и опаленное солнцем. Глубокий спинной желобок, слегка извиваясь, спускался по спине до бедер и исчезал под грубым шерстяным одеялом. Ей показалось, что девушка в любой момент может обернуться, и тогда станет видна и ее грудь, крупная, крепкая, блестящая в вечернем свете. Она схватила висевший у двери свисток и дунула в него, чтобы обратить внимание на свое присутствие.

– Кмт! – еле слышно отозвался свисток.

Когда существо, лежавшее в постели, обернулось, оказалось, что это не женщина. Это был я. Я лежал, опершись на локоть, и жевал свои усы, полные меда, который в тот вечер служил мне ужином.

– Нужно дунуть три раза, – сказал я ей.

Она положила на стол подарок – "любовные водяные часы", – но ей никак не удавалось избавиться от того первого впечатления, что в моей убогой постели она застала существо женского пола. Однако вскоре это впечатление, так же как и ее усталость после долгой дороги, рассеялось.