Час скитаний - Алексей Алексеевич Доронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда их стыдливо называли работниками. Но часто не стеснялись. Ещё поговаривали, что некоторые из личных слуг магнатов тоже свободно прогуливаться не могут и имеют татуировку со „штрихкодом“. Но эти уж точно жили лучше, чем оборвыши за Поребриком. Да и вообще о побегах мало было слышно. Остров хоть и невелик, спрятаться на нём можно, но не будешь же всю жизнь прятаться? А переплыть Неву… фишка в том, что большинство „ценных работников“ считали, что живут лучше, чем запоребриковые. Да и плавали они плохо, от недоедания быстро обессилевали.
Хотя, конечно, усмирять локальные бунты иногда гвардии приходилось. Но такие случаи можно по пальцам сосчитать.
Как теряли свободу? Почти исключительно за долги. Не сумев вовремя заплатить проценты. Такое случалось не так уж редко.
И не сказать, что на материке своих рабов не было. Закабалить крестьян-соседей считалось нормой. Раз можешь – значит, твоё право. Пусть платят или горбатятся. Просто постоянной собственности на людей там не было. И не из-за гуманизма – просто жизнь теперь гораздо проще устроена, никаких бумажек, никаких картотек, никаких векселей. Если ты был там в цепях, но завоевал свободу – то почёт тебе и уважуха. Можешь даже бригадиром банды стать. Ну а в совсем диких углах, где один человек на тысячу квадратных кэмэ, никто никого не кабалил.
„Нет у меня рабов. Их же, сволочей, ещё и кормить нужно“, – говорил Молчуну один караванщик, перевозивший на своей „тачке“ ценный и мелкогабаритный товар типа лампочек… и иногда бравший пассажиров, готовых платить жратвой вроде вяленого мяса и мириться с тем, что ехать им придётся не в кабине, а в кузове. Но так как товар был хрупкий, то трясло не сильно.
Где-то далеко на юге было ещё СЧП и его „трудовые отряды“. На севере же армии Сахалинского Чрезвычайного Правительства и её невольников никто в глаза не видел. Если и рассказывали о них караванщики, то как о далёком курьёзе.
Конечно, Анжела была не рабыней, как другие девушки из заведения Червонца. У неё во взгляде столько чувства собственного достоинства – и не подумаешь, что простая официантка. Ей хозяин платил, хоть и мало, как, впрочем, и всем остальным, включая повара, который поэтому безбожно воровал и готовил редкостную дрянь. Всем платил мало, кроме охранника-вышибалы по прозвищу Молот. Вот тот получал хорошую деньгу, поэтому охотно следил и за другими работниками трактира. Да ещё и хозяина охранял.
Молчун радовался, что сам там не работает.
Хотя Анжела находилась на привилегированном положении, и парень это сразу понял. Пялился на неё, конечно, но не слишком откровенно. Как любой мужчина своего возраста, замечал прежде всего то, что гладкое и округлое. А отнюдь не выражение глаз.
Но она первая заговорила с ним, когда он сидел один, ожидая опаздывающего заказчика. Сам бы он к ней не подошёл. Хотя симпатичная официантка, стройная, с убранными под косынку светло-русыми волосами, чуть вздёрнутым носиком и несколькими веснушками на щеках, ему приглянулась задолго до той субботы.
Она заговорила с ним, и он попытался выложиться по полной. Конечно, не лапал и не говорил пошлостей. Хотя хотелось.
Анжела могла считать его сдержанность признаком серьёзных намерений. Признаком того, что он хочет не перепихнуться и не „пожить вместе до понедельника“, а создать самую настоящую семью. И ещё недавно ему казалось, что она сама этого хочет.
Пару раз она заговаривала полушутя о браке. Будто прощупывала почву. Он отвечал честно – что не против, но им надо лучше узнать друг друга. Ведь семья – это дело серьёзное. Это прощупывание с её стороны началось уже на вторую неделю знакомства.
Тогда она ответила: „Так давай узнаем. Ты вроде хороший и серьёзный“.
Молчун не знал, права она или нет.
„Кого я пытаюсь обмануть? – думал иногда он. – Не знаю, хороший ли я. А вдруг из меня не получится отец семейства? И дело даже не в том, что в моей жизни есть более важная цель. Просто зачем строить замок на песке, если завтра может прийти очередной упырь и всё это сломать?“.
Или не упырь, а обстоятельства.
В детстве он постоянно слышал от родных, как хорошо иметь своё гнездо, как важно семейное тепло и какое это счастье – дети. Хотя в повседневной жизни подтверждения этим словам видел не всегда. Нет, ничего кошмарного, на что насмотрелся в других деревнях, в которых находил временный кров, – у них под крышей, в семье его родителей, не творилось: пьянства, избиения детей и женщин… и других вещей похуже. Но и тепло распространялось далеко не во всех направлениях. И всё же в обоих поколениях его рода была хотя бы видимость мира и покоя.
Правда, у него пока ничего подобного душа не просила. Может, ещё не дозрел.
И всё же в Анжеле было нечто, что задевало в его душе звенящую струну. Может, она кого-то напоминала ему. Такое объяснение сгодилось бы для романа. Романами старые книжки назывались потому, что там есть романтика: иначе говоря, то, чего в жизни не бывает. Например, летающие на тарелках пришельцы, динозавры или любовь на всю жизнь.
Но правда была проще. После марш-бросков, рейдов и патрулей хотелось приходить туда, где тебя ждут, а не в казарму. Там, конечно, тоже ждут, но не с нежностью и заботой, а чтобы поручить какую-нибудь фигню, которая в его обязанности не входит. А семейным разрешалось жить дома. К бесу заботу от таких людей, как старшина Богодул. Да и командир Туз не лучше, хоть и строит иногда из себя отца родного… Теперь, когда Молчун перестал быть „молодым“, грязной работы особо делать не приходилось, но наряды по хозяйственной части всегда были – тут уж не важно, где ты живёшь. Но всё-таки быть семейным – как-то более престижно.
Анжела для роли спутницы подходила идеально. И была свободной. Нет, разные уроды к ней то и дело раньше подкатывали, но она не выглядела легкодоступной чувихой (так тут в Питере говорили) – и это тоже ему нравилось. Даже драться за неё пришлось, хорошо, что всего раз – с каким-то недоноском. Больше никто не пытался её отбить, хотя Молчун был не самого первого ранга.