Нас никогда здесь не было - Шаяхмет Турыспек

ЛОКТЯМИ О КОЛЕНИ. АХМЕТ ЕДВА УЛЫБАЕТСЯ.

БАЙТУРСЫНОВ:

На ракету, и в космос?! Какое завидное путешествие. Я бы сам не отказался.

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УСМЕХАЕТСЯ.

ПЕШКОВА:

Я бы тоже.

ПАУЗА.

БАЙТУРСЫНОВ:

Кто такой, этот О.М.?

ПЕШКОВА:

Кто он такой? Этот О.М. – действительно не с нашей планеты. Талантлив безумно. Спасти бы его. Но, к сожалению, О.М. обречен. ОН такое не прощает… Так вы не знаете поэта Мандельштама?

БАЙТУРСЫНОВ:

Так это он, этот загадочный О.М.? Имя слышал, но, к стыду своему, ни одной его строчки не читал – с русской культурой я на вы, товарищ Пешкова.

ПЕШКОВА:

Чего тут стыдится… Да и невелика птица, этот Мандельштам.

БАЙТУРСЫНОВ:

Невелика… Но ведь сделал нечто, крайне неугодное ЕМУ, как я понял из ваших слов.

ПЕШКОВА:

Сделал. Да. Многие оказываются в этих местах без всяких причин, но в его случае… Удивительно, что он еще жив, да и находится в более комфортных условиях, чем вы. Видимо, смилостивились над ним, как над убогим. До поры, до времени.

БАЙТУРСЫНОВ:

И в чем же он вас обвиняет конкретно? Вы же на самом деле бессильны, извините за такие слова…

ПЕШКОВА:

Все верно – бессильны, Ахмет. Обвиняет в том, что помогли недостаточно, что сидят они с женой там, в Воронеже без работы, голодают, чуть ли не побираются.

ВДРУГ ПЕШКОВА СМЕЕТСЯ.

ПЕШКОВА:

И через все его письмо сквозь строки проглядывает праведный гнев поэта, что его бедственное положение, видите ли, не соответствует его несомненному величию!

БАЙТУРСЫНОВ:

Возможно, так и есть.

ПЕШКОВА:

Вы правы – так и есть. Но таких, как он – тысячи! Тысячи невероятно умных, талантливых, удивительных личностей, испытывающих непомерные страдания… Вас всех не спасти, Ахмет! Никого из вас не спасти…

ПАУЗА.

БАЙТУРСЫНОВ:

Что же он все-таки сделал? Хотелось бы узнать, Екатерина Павловна.

ПОМЕДЛИВ, ПЕШКОВА БЕРЕТ КАРАНДАШ И ОТРЫВАЕТ ОТ ОДНОГО ИЗ СВЕРТКОВ КУСОК ГАЗЕТЫ. ОНА СМАЧИВАЕТ КОНЧИК КАРАНДАША ВО РТУ И ЧТО-ТО ПИШЕТ НА ЭТОМ КЛОЧКЕ. ПОТОМ ОТДАЕТ ЭТОТ КЛОЧОК АХМЕТУ. ТОТ ЧИТАЕТ. СНОВА ПАУЗА. АХМЕТ СМИНАЕТ ЭТОТ КУСОК ГАЗЕТЫ И СЖИГАЕТ ЕГО НАД ОГНЕМ КЕРОСИНКИ. БРОСАЕТ ГОРЯЩИЙ КОМОК БУМАГИ НА СТОЛ. ИХ ЛИЦА ОСВЕЩЕНЫ УГАСАЮЩИМ ОГНЕМ. ПЕШКОВА ВДРУГ ШЕПЧЕТ:

ПЕШКОВА:

Мы живем, под собою не чуя страны…

БАЙТУРСЫНОВ:

Мы живем, под собою не чуя страны…

ПЕШКОВА:

Мы живем, под собою не чуя страны…

БАЙТУРСЫНОВ:

Мы живем, под собою не чуя страны…

ОНИ ВТОРЯТ ЭХОМ ДРУГ ДРУГУ, ИХ ГОЛОСА ЕДВА ШЕЛЕСТЯТ ПРИ ТРЕСКЕ ОГНЯ В ПЕЧИ И ЗАВЫВАНИИ СНЕЖНОЙ МЕТЕЛИ ЗА ОКНОМ. БУМАГА ГАСНЕТ, ТЛЕЯ, И КЕРОСИНКА ЗАТУХАЕТ. СТАНОВИТСЯ СОВСЕМ ТЕМНО – ЛИШЬ ТУСКЛЫЙ СИНИЙ СВЕТ ИЗ ОКНА ДА КРАСНЫЙ ОГОНЕК В ПЕЧИ ГОРЯТ ПЯТНАМИ ПО ОБОИМ СТОРОНАМ СЦЕНЫ. В ТЕМНОТЕ ЗВУЧИТ ГОЛОС АХМЕТА:

БАЙТУРСЫНОВ:

Никого из нас не спасти.

ЗА ОКНОМ НЕИСТОВО ЗАЛАЯЛИ И ЗАВЫЛИ ЛАГЕРНЫЕ ПСЫ, А ПОТОМ СНОВА ЗАМОЛКЛИ. МЕТЕЛЬ ПРОДОЛЖАЕТ НАДРЫВАТЬСЯ, И ЗВУЧИТ В ТЕМНОТЕ ТРЕВОЖНАЯ, ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА.

СНОВА ЗАГОРАЕТСЯ КЕРОСИНКА. ПОСРЕДИ КОМНАТЫ НА ТАБУРЕТАХ ДРУГ ПРОТИВ ДРУГА СИДЯТ ПЕШКОВА И БАЙТУРСЫНОВ. ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УЖЕ ПЛОТНО ЗАСТЕГНУТА В ТУЛУП, У ЕЕ НОГ ЛЕЖИТ СОБРАННЫЙ ВЕЩМЕШОК. НА ПЛЕЧИ АХМЕТА НАКИНУТО ДЫРЯВОЕ ПОКРЫВАЛО. ЭТО – ПРОЩАНИЕ. ПЕШКОВА БЕРЕТ РУКИ АХМЕТА В СВОИ РУКИ.

ПЕШКОВА:

Ахмет. Так толком и не поговорили.

БАЙТУРСЫНОВ:

Так и не поговорили, Екатерина Павловна.

ПЕШКОВА:

Мне тоже не спастись, товарищ Байтурсынов.

БАЙТУРСЫНОВ:

Где-то там… Возможно где-то там мы с вами спасемся.

ПЕШКОВА:

Где-то там. Да. Но где? В бога я не верю…

БАЙТУРСЫНОВ:

Можете не верить, но где-то там нас ждут наши дети. Мои Аумат, Казихан. Ваш Максим.

ПЕШКОВА:

Да, мой Максим. Он ждет… Ждет…

НЕ ВЫДЕРЖАВ, ПЕШКОВА ВЫТИРАЕТ СЛЕЗУ С ЩЕКИ. ОНА ОТКРЫВАЕТ КОРОБКУ И ВЫТАСКИВАЕТ ПАРУ ПАПИРОС, ОДНУ ОТДАЕТ АХМЕТУ. ОНИ ЗАКУРИВАЮТ. ДЫМ. РАСПАХИВАЕТСЯ ДВЕРЬ, И СНОВА ВОЗНИКАЕТ ОГРОМНАЯ ТЕНЬ КОМЕНДАНТА. ЗВУЧИТ ЕГО ГРОЗНЫЙ ГОЛОС:

КОМЕНДАНТ:

Осужденный Байтурсынов! Встать! Соблюдайте дистанцию!

АХМЕТ РЕЗКО, НАСКОЛЬКО ПОЗВОЛЯЕТ ЕГО ГРУЗНОЕ И БОЛЬНОЕ ТЕЛО, ВСКАКИВАЕТ, ОПРОКИНУВ ТАБУРЕТКУ, ОТБЕГАЕТ И СТАНОВИТСЯ У СТОЛА, ВЫТЯНУВ РУКИ ПО ШВАМ. ПЕШКОВА МЕДЛЕННО ПОДНИМАЕТСЯ НА НОГИ, С ЖАЛОСТЬЮ ГЛЯДЯ НА БАЙТУРСЫНОВА.

КОМЕНДАНТ:

Поедемте, Екатерина Павловна! Надо к поезду успеть.

ТЕНЬ КОМЕНДАНТА УМЕНЬШАЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ. ПЕШКОВА СМОТРИТ НА СМУЩЕННОГО ОТ СОБСТВЕННОГО СТРАХА АХМЕТА.

ПЕШКОВА:

Я оставлю чайник. Вам нужнее.

АХМЕТ СЛЕГКА КИВАЕТ. ПЕШКОВА НАДЕВАЕТ ШАПКУ, БЕРЕТ ВЕЩМЕШОК И, ЧУТЬ ЗАМЕШКАВШИСЬ, ИДЕТ К ДВЕРИ.

БАЙТУРСЫНОВ:

В одном наша надежда, Екатерина Павловна. Иначе не выдержать всего этого.

ПЕШКОВА ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ В ДВЕРЯХ.

БАЙТУРСЫНОВ:

Нас здесь нет. И никогда не было.

ПЕШКОВА:

Да. Никогда. Нас никогда здесь не было. Никогда, Ахмет.

ОНА ВЫХОДИТ НА УЛИЦУ, ЗАБЫВ ЗАКРЫТЬ ЗА СОБОЙ ДВЕРЬ. ДВЕРЬ ХОДИТ ТУДА-СЮДА ОТ СТУДЕНОГО ВЕТРА С УЛИЦЫ. ЗА ОКНОМ МЕЛЬКАЮТ ФАРЫ УЕЗЖАЮЩЕЙ МАШИНЫ. АХМЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ СТОИТ У СТОЛА. С ПЕЧИ РАЗДАЕТСЯ ХРИПЛЫЙ ГОЛОС БАБЫ ЛЕНЫ:

БАБА ЛЕНА:

Поспи, Ахметик, поспи, дорогой, нет в ногах правды. Поспи. Одно нам, старым, уготовано – спать побольше да помереть попозже. Поспи, Ахметик, поспи.

ХЛОПАЕТ ДВЕРЬ, ЗАВЫВАЕТ МЕТЕЛЬ, ЛАЮТ СОБАКИ, ЗВУЧИТ ПЕЧАЛЬНАЯ МУЗЫКА. И СТОИТ ОДИНОКАЯ ФИГУРА АХМЕТА БАЙТУРСЫНОВА. И ЗВУЧАТ ЕГО СТИХИ:

Мы в утлой, старой, ветхой лодке

Сидим без весел, без ветрил.

Дёрем мы, споря, свои глотки,

Плывем… А сумрак путь затмил.

Плывем туда, куда нас волны,

Как щепку могут отнести.

Одни проклятия и стоны

Никак не смогут нас спасти

И до судьбы такой плачевной

Мы не сегодня добрались,

Уже давно, единство предав,

Мы по лачугам разбрелись.

Сшибаясь, грызлись мы друг с другом,

Считали сена каждый стог…

Устав терпеть вражду и ругань,

Другим угодья отдал Бог.

Вот тут-то мы и прослезились:

“Пристать бы к берегу, вот-вот…”

Но с мыслью многие смирились:

“Что отнял Бог, то Бог вернет”.

ЗАНАВЕС. КОНЕЦ СПЕКТАКЛЯ.