Невеста герцога - Джулия Куин

— Отнюдь. — Она отступила на шаг, но это не было попыткой бегства. Скорее это был знак того, что его чары больше на нее не действуют.

— В таком случае, что вы хотели сказать?

Она улыбнулась.

— Разумеется, вы станете моим мужем. Мой вопрос относился к слову «скоро».

Он устремил на нее долгий взгляд.

— Мы с вами никогда не разговаривали искренне.

— Пожалуй.

Она оказалась умнее, чем он привык думать. Тем лучше, решил Томас. Порой утомительно, но, в общем и целом, это очевидное достоинство.

— Сколько вам лет? — спросил он.

Ее глаза удивленно расширились.

— Вы не знаете?

Вот черт! Женщинам свойственно придавать возрасту слишком большое значение.

— Нет, — сказал он. — Не знаю.

— Двадцать один. — Она присела в реверансе, явно издеваясь. — Практически старая дева.

— О, ради Бога.

— Моя мать в отчаянии.

Он наградил ее строгим взглядом.

— Дерзкая девчонка.

Она не выглядела оскорбленной, скорее довольной его замечанием.

— Да.

— Придется вас снова поцеловать, — сказал Томас, приподняв бровь с ироничным видом.

Она была не настолько искушенной, чтобы иметь готовый ответ. Это обстоятельство доставило ему удовольствие. Он самодовольно ухмыльнулся, склонившись вперед.

— Когда я целую вас, вы молчите.

Амелия возмущенно ахнула.

— И когда я вас оскорбляю, — продолжил он, размышляя вслух. — Но странно: я не нахожу это таким же захватывающим.

— Вы невыносимы, — прошипела она.

— Наконец-то, — вздохнул он. — Вы заговорили.

— Я ухожу, — заявила Амелия. Она повернулась, собираясь вернуться в бальный зал, но Томас оказался достаточно проворным, чтобы взять ее под руку, прежде чем она успела воспротивиться. Со стороны это могло показаться галантным жестом, но его рука не просто легла на ее руку.

Она приковала ее к месту.

— Я провожу вас, — сказал он с улыбкой.

Амелия одарила его непокорным взглядом, но не стала спорить. Томас похлопал по ее руке, предоставив ей самой решать, успокаивающий это жест или снисходительный.

— Пойдем? — промолвил он, и они двинулись в зал, рука об руку.

Вечер близился к концу. Томас отметил, что музыканты отложили свои инструменты и толпа поредела. Его бабушки и Грейс нигде не было видно.

Родители Амелии находились в дальнем углу, беседуя с местным сквайром. Он повел ее к ним, кивая встречным, но не останавливаясь, чтобы побеседовать с ними.

И тут его нареченная заговорила. Вполголоса, так чтобы никто, кроме него; не слышал. Тем не менее ее вопрос поразил его в самое сердце.

— Вас не утомляет, что мир перестает вращаться, когда вы входите в комнату?

Томас остановился и посмотрел на нее. Ее глаза, оказавшиеся зелеными, были широко распахнуты. Но он не заметил в их глубинах иронии. Она искрение хотела знать и спрашивала не из желания уязвить, а из любопытства.

Не в его правилах было откровенничать, но Томас вдруг ощутил невыносимую усталость, отчасти от себя самого. Поэтому он медленно покачал головой и ответил:

— Каждую минуту каждого Божьего дня.

Через несколько часов Томас добрался до своего дома, до замка Белгрейв. Он устал и пребывал в скверном настроении. Ну если не в скверном, то определенно не в лучшем. Он сердился главным образом на себя. Остаток вечера он провел, размышляя над разговором с леди Амелией, что само по себе вызывало раздражение. Никогда прежде он не тратил на нее столько времени.

Но вместо того чтобы направиться после бала прямо домой, Томас, как и собирался, поехал на другой конец Стэмфорда навестить Селесту. Правда, когда он прибыл туда, он не ощутил особого желания постучать в ее дверь. Он думал только о том, что ему придется разговаривать с ней, поскольку таковы были их отношения. Селеста не была актрисой или оперной певичкой. Она была респектабельной вдовой, и ему приходилось обращаться с ней соответствующим образом, что предполагало разговор и прочие любезности независимо оттого, был ли он в настроении, подходящем для разговоров и для прочих любезностей.

Поэтому он сидел в своей коляске, припаркованной перед ее домом, по меньшей мере минут десять. Наконец, чувствуя себя последним дураком, он отбыл и, проехав через весь город, остановился возле гостиницы, где его никто не знал, заказал пинту пива и выпил ее, признаться, с удовольствием, наслаждаясь одиночеством. Одиночество сопровождалось покоем и сознанием, что к нему никто не подойдет е вопросом, просьбой или, упаси Боже, комплиментом.

Томас растянул свою пинту на целый час, наблюдая за окружающими, затем, сообразив, что уже слишком поздно, отправился домой.

Он зевнул. Его постель была необыкновенно удобной, и он собирался воспользоваться ею с максимальной пользой, возможно, до полудня.

Когда он отпер дверь своим ключом, в доме было тихо. Слуги давно легли спать, как, очевидно, и его бабушка.

Слава Богу.

Томас полагал, что любит ее. Это было чисто теоретическое умозаключение, потому что она определенно ему не нравилась, и никому другому тоже. Наверное, он был обязан ей. В конце концов, она родила сына, который затем женился на женщине, родившей его. Нужно ценить собственное существование, если не что-нибудь другое.

Но, не считая этого, он не мог придумать ни одной причины, чтобы испытывать к ней привязанность. Августа Элизабет Кандида Дебенхем Кавендиш была, мягко выражаясь, не слишком приятной особой.

Он слышал от людей, знавших ее много лет назад, что хотя она никогда не была дружелюбной, она не была и слишком недружелюбной. Но это было задолго до его рождения, до того как двое из ее трех сыновей умерли: старший от той же лихорадки, что унесла ее мужа, а средний погиб при кораблекрушении у побережья Ирландии.

Никто не ожидал, что отец Томаса станет герцогом, имея двух совершенно здоровых старших братьев. Воистину судьба — непостоянная особа.

Томас зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой, и двинулся через холл по направлению к лестнице. И тут, к своему изумлению, он увидел…

— Грейс?

Она издала удивленный возглас и споткнулась о последнюю ступеньку. Он инстинктивно рванулся вперед и поддержал ее, схватив за предплечья.

— Ваша светлость, — произнесла она невероятно усталым тоном.

Томас отступил на шаг, с любопытством глядя на нее. Дома они давно освободились от таких условностей, как титулы. Собственно, Грейс была одной из немногих, кто обращался к нему по имени.

— Какого черта вы еще не легли? — поинтересовался он. — Уже два часа ночи.