Убить президента - Лев Гурский

Этот район я знаю довольно хорошо, а здание ИНИОН с модернистской желтой нашлепкой на фасаде, похожей на большое стариковское ухо, мне и вовсе как родное. В библиотеке ИНИОНа Ленка в пору своего припоздалого студенчества писала диплом, и я ежевечерне приходил сюда ее встречать. И всякий раз Ленка, выходя из здания, кивала огромному уху и замогильным голосом сообщала: «Гражданин! Большой Брат слушает тебя…» Я понимал, что это не только Оруэлл, которого Ленка обожала, но это и камешек в мой огород. Как-никак, но я тоже подручный Большого Брата. Брат, конечно, стал уже не тот, да и я подручный достаточно честный. Но все же, все же…

Проходя мимо, я приятельски кивнул Большому Уху как своему коллеге и стал подниматься по асфальтированной дорожке вверх, мимо детской площадки, мимо гаражей, мимо упомянутой помойки, очень удачно расположенной так, чтобы любой маршрут пролегал мимо этих незакрытых и вечно воняющих серых баков. Праздник, который всегда с тобой. В соседней пятиэтажке – серой, словно выкрашенной под цвет баков – жил мой школьный друг Сережа Ручьев. Жил вместе с женой Ириной, дочерью Аленой, тещей Розой Георгиевной и бультерьером по кличке Пласидо Доминго (по-домашнему – Плакса). Имечко бедному животному подобрала Ирка, которая сама и купила щенка, как только устроилась завлитом в Большой театр. До этого Ирка работала в маленьком театре Вернисаж в Каретном ряду, где последовательно враждовала со всеми приходящими директорами. Ибо каждый директор, занимая свое кресло, тут же норовил отдать флигель под коммерческий магазин, а в малом зале открыть валютный ресторанчик с ма-а-а-ленькой рулеточкой. (Но все вырученные деньги тратить, канэшно, на святое искусство.) Четыре раза за шесть лет Ирка напрягала все свои формальные и неформальные связи в мэрии, чтобы изгонять торгующих из храма Мельпомены. На пятый раз плюнула и ушла на спокойную работу в Большой, под крыло к Григоровичу. Завела себе собаку, купила финскую стенку и – успокоилась.

На всякий случай я сделал небольшой крюк и обогнул чахлый палисадничек, где семейство Ручьевых, по обыкновению, выгуливало своего Плаксу. Был шанс увидеть Сережку, которого неразумное четвероногое вполне могло бы в этот час оторвать от его персоналки и заставить топтаться в кустиках на манер пограничника – пока его джульбарс удовлетворял свои мелкие и крупные потребности.

Но Сержа не наблюдалось, и я, коря себя за потерю лишних пяти минут казенного времени, миновал палисадник и вошел в подъезд. Ключ у меня имелся, но если бы его и не было, дверь квартиры «Кириченко» открыть не составляло труда.

Кто-то, похоже, это уже и сделал.

Такая мысль пришла мне в голову ровно через пятнадцать секунд после того, как я вошел. Нет, никаких следов обыска не было видно. Работали очень чисто, все наилучшим образом расставили по местам. Только немножечко перестарались. «Кириченко» никогда не был аккуратистом, и ТАКАЯ ровная складка на одеяле ему бы просто не далась. И ТАК тщательно расставлять свои книжки на полках ему бы в голову не пришло. Тома у него вечно стояли как пьяные, принявшие разные дозы: одни наклонились чуть, других основательно кренило в разные стороны, а были и такие, что лежали на полках уже плашмя. Теперь же книги производили впечатление лишь чуть поддатых интеллигентов, прекрасно держащихся на ногах. Было ясно, что тот (или те), кто привел книги в трезвое положение, что-то искал на полках – и довольно основательно.

Стало быть, мне там искать совершенно бесполезно.

Я внимательно огляделся. Непонятно, ЧТО могли здесь с таким упорством искать. Однако еще труднее поверить, что «Кириченко» не смог бы у себя что-нибудь толково спрятать, если бы захотел. Заглядывать в телевизор и просеивать гречку в кухонных жестяных коробах было бессмысленно, тем более что мои предшественники проделали даже этот мартышкин труд. Оставалось лишь надеяться, что «Кириченко» напоследок придумал что-то остроумное и что я смогу догадаться, что именно. Я на мгновение прикрыл глаза. Так, так. Место должно быть совершенно невероятным и в то же время бросаться в глаза. Графин? Нет. Настольная лампа? Нет. Сложенная газета на тумбочке? Нет. Репродукция на стене? Стоп-стоп. А ну-ка назад. Газета. Насколько я знаю, «Кириченко» в руки не брал «Свободную газету» и уж тем более ее не выписывал. А между тем… Я схватил номер. Точно! На полях, как это принято у почтальонов, были написаны два числа. Номер дома и квартира. Явно не его номера, и не соседние. На этой Новочеремушкинской таких номеров нет вообще. Поставить на уши все подписные агентства? Но это наверное могли бы сделать (даже наверняка сделали) и те, кто здесь что-то искал.

Значит… Значит, это не номер дома и квартира. Тогда что же? Номер телефона? Но цифр слишком мало. Для камеры хранения, где герои шпионских романов все прячут, цифр, наоборот, многовато. Да и не стал бы «Кириченко» доверять стандарту. И потом, похоже, у него не было времени ездить на вокзал и снимать бокс. Тут должно быть что-то совсем простое, какой-то совсем элементарный почтовый ящик. Сто-о-оп! Вот оно. Ящик. Абонементный ящик. Тут я вспомнил отчетливо один из разговоров с «Кириченко», в котором он признался, что зачем-то продолжает оплачивать абонементный ящик в районе Гоголевского бульвара. Там, где раньше – пока не умерла мать и не женился заново отец – жил в родительской квартире. Вся почта к нему уже третий год приходила сюда, на «Профсоюзную», а тот старый ящик наш «Кириченко», кажется, не отпускал из какого-то ностальгического чувства. Словно надеялся, что однажды кто-то пришлет ему туда письмо.

Газету я, конечно, с собой брать не стал, просто запомнил номер и оставил ее в таком же положении. Я предполагал, что может быть и повторный обыск, и тогда пропажа газеты даст им (кому, кстати, им?) необходимый ключ к разгадке. Возможно, что они тоже догадаются про этот ящик, если им придет в голову хорошенько изучить биографию агента. Надеюсь, я успею раньше.

Выходя из квартиры, я деликатно, придержал собачку замка, чтобы дверь закрылась тихо, без щелчка. Сделал я это скорее по профессиональной привычке. И, как выяснилось, поступил абсолютно правильно.

Потому что в подъезде, одним лестничным пролетом выше, кто-то был.

И этот кто-то, похоже, поджидал меня.

И намерения у этого кого-то были, кажется, самые серьезные.

Вы помните Семена Михайловича Буденного? И не старого, в гробу, который везли по проспекту Мира на лафете, а молодого Сенечку, толстого усатого красавца? Я таки его помню, я. Я делал ему пулемет для дачи. Нормальные люди ставили на даче электрический насос американской фирмы «Брандт», а Сеня решил поставить на чердаке пулемет. Хороший английский «гочкис», их в гражданскую было много у Колчака и кое-что перепало и нам. Конструкция, конечно, не первый сорт, но после того, как я заменил прицел на работу собственного изготовления и перебрал затвор, он уже стал первый сорт. И в тридцать восьмом оказалось, что я был не прав, а Сеня прав. Когда к нему пришли люди из энкавэдэ, насос фирмы «Брандт» не смог бы помочь, а пулемет системы «гочкис» очень даже помог. Мне говорили, под большим, конечно, секретом, что Сеня одной очередью уложил всех троих, а потом позвонил в Кремль и закричал по аппарату, что контрреволюция напала на него и что нужна подмога. Иосиф Виссарионович тогда сказал Ежову: «Не трогай дурака!» – и все обошлось в лучшем виде.