Лик Сатаны - Георгий Ланской

Дальше было еще интереснее. Покойник, как и предсказал Дмитрич, на жаре успел присохнуть к бетону. Один из полицейских поднялся наверх и, потоптавшись около трупа, попытался поднять его. Тело поддалось, но с трудом. Толпа дружно ахнула, когда полицейский, кривясь, подхватил труп под мышки.

— Кидать, что ли? — крикнул он Миронову.

— Я тебе кину! — пригрозил тот. — Аккуратненько, по лесенке…

Аккуратненько не получилось. Труп, который первый полицейский придерживал сверху, выскользнул и съехал вниз по лестнице прямо в объятия второго, оттолкнувшего покойника с испуганным криком. В этот момент открылась дверь подъезда, и в проеме появился сытый мужичок в светлом костюме и белых туфлях. Труп свалился ему прямо под ноги.

Полицейский, позеленев лицом, торопливо рванул в сторону, зажимая рот ладонью. Мужичок взвизгнул, как болонка, сиганул с крыльца и, наступив в лужу крови, протаранил толпу зевак, которые, впечатленные зрелищем, в едином порыве вновь подступили к подъезду.

Пока патрульный неэстетично блевал в чахлый куст сирени, а мужик в светлом костюме, чертыхаясь, вытирал о траву щегольские туфли, над головами звонко щебетали птицы, над одуванчиками вовсю гудели пчелы и порхали бабочки, в воздухе весело кружился пух, а со стоянки то и дело отъезжали машины. И никому, по сути, даже зевакам, не было никакого дела, что чья-то душа уносилась сейчас стремглав в небеса, а может, маялась, неприкаянная, где-то рядом, витая в запахах летнего утра.

— Чем еще повеселишь оперскую душу? — мрачно поинтересовался Миронов.

Дмитрич словно не расслышал и склонился над трупом. Похоже, он совсем не реагировал на тяжелые запахи крови и тех выделений, от которых организм избавляется в момент смерти. Оклемавшиеся постовые держались в сторонке.

Миронов, конечно, мог бы высказаться по этому поводу, но лишь посмотрел на часы. Прошло минут сорок, как участковый с напарником направились в обход по квартирам, но до сих пор не позвонили. Видать, не нашли свидетелей, что, впрочем, неудивительно, если учесть, что в некоторых квартирах по причине рабочего дня никого уже не было.

Зрителей у подъезда поубавилось. Однако самые стойкие только что не дышали Дмитричу в затылок, разглядывая покойника.

Тут из подъезда вышли участковые, покосились на труп и направились к Миронову. Следователь, завидев их, переместилась к нему поближе. Она была на голову выше майора, и ему это не нравилось. Впрочем, как и сама девица — узколицая, остроносая и скуластая. Таких барышень он называл «бледной немочью» и заносил в списки ограниченного пользования, то есть общался с ними исключительно в интересах службы.

Оба полицейских, старательно вытаращив глаза, доложили, что исправно обошли подъезд, но в большинстве квартир им не открыли, а в оставшихся вразумительных ответов на вопросы они не получили. Никто ничего не слышал, не видел и погибшего не узнал. Да и кто бы сомневался? Шестнадцать этажей, восемь подъездов — еще та громадина. И квартир, естественно, сотен пять или чуть больше, что ровным счетом ничего не меняло. Дом к тому же лишь лет пять как был сдан в эксплуатацию, а в городских, даже более старых высотках жильцы частенько не имеют ни малейшего представления о том, кто живет с ними по соседству.

Кирилл приуныл, с тоской посмотрел на сборище зевак и без особой надежды спросил:

— Граждане, кто-нибудь опознал погибшего?

Он понимал, что если опознали бы, то охов и ахов было бы, несомненно, больше.

— Товарищ милиция! Товарищ милиция!

От соседнего подъезда подавала знаки та самая баба с кривошеим бульдогом, которого она теперь держала на руках. Бульдог пыхтел, вырывался и перебирал в воздухе кривыми ножками. Кирилл подошел к лавочке, на которой, оказывается, все это время сидела хозяйка пса. Просто ее не было видно за толпой любопытных. И опасливо покосился на собаку.

— Не укусит?

— Пусенька? Что вы! Он — смирный, напугался просто, когда Анатольича увидел. Я сама перепугалась, чуть не померла, когда поняла, что это он… там лежит. — Она махнула рукой за спину майора. — Даже давление подпрыгнуло!

И вытерла платком пот с покрасневшего лица.

Пусенька на ее руках ворочался и недовольно бурчал, пучил глаза и шевелил огромными ушами, смахивая на толстую летучую мышь без крыльев.

— Вы знаете потерпевшего? — строго спросил Миронов.

Женщина окинула его победным взглядом.

— Федор Анатольевич Ковалевский, из двести тридцатой… Конечно, его трудно сразу узнать. Но это его штаны, ей-богу! Бедный, бедный! — Она на секунду пригорюнилась, поглаживая бульдога, и тот затих, закатив глазки.

А хозяйка, брызгая слюной, зачастила с новой силой:

— Правду говорят, беда не ходит одна! Не перенес он горя, ох, не перенес!

На эти слова Кирилл невольно сделал стойку. Какая еще беда могла случиться со стариком?

— Вы о чем? Как, кстати, вас зовут?

— Меня, что ли? — Дама тупо уставилась на него.

— Вас, кого еще! — уточнил Миронов сердито.

— Татьяной Сергеевной. — Она переместила взвизгнувшего пса под мышку. — Я в том подъезде живу, на одиннадцатом этаже, а Федор Анатольевич, значится, на десятом… Жена его, Ирина Львовна, чуть больше недели назад под машину попала. Говорят, сразу умерла, но разве от этого легче? А ведь они больше сорока лет вместе. Душа в душу, чисто голуби. Не утерпел, видать, тоскливо стало одному.

— Из двести тридцатой? Точно Ковалевский?

— Я же вам говорю: штаны очень похожи. Он в них за почтой спускался, — с легким раздражением в голосе произнесла женщина. — По лицу, конечно, не узнать! Почитай, нет лица! Вон сколько кровищи! А вы не поленитесь, поднимитесь на десятый, тогда и узнаете… Хотя о чем я? Он ведь один жил в последнее время!

Кирилл поднял голову, защищая глаза от солнца, приставил ладонь ко лбу и принялся отсчитывать этажи: первый, второй… Татьяна Сергеевна тоже задрала голову вверх, махнула рукой, привлекая внимание майора, и почти возликовала:

— Гляньте, у него кухонное окно нараспашку! Видно, оттуда и упал! — И торопливо перекрестилась: — Упокой его душу, господи!

На высоте, под ослепительно синим небом, действительно пузырились оконные занавески. Кирилл посчитал: точно, десятый. Вот и нашлась квартирка. Участковый, к счастью, на месте, но надо бы старшего по дому вызвать, понятых организовать. И вскрывать, если двери заперты… Да заперты, конечно. Не может быть все так просто.

Он повернулся к женщине.

— А чем этот… Как вы сказали? Он вообще кто?

— Федор Анатольевич? Он, значится, профессором был, не то историком, не то еще кем-то. В нашем университете преподавал, книжки умные писал… Известный человек, к нему даже из газеты приходили. А Ирочка, царствие ей небесное, в музее работала, тут, недалеко. Вон, видите, маковка торчит…