Гости незваные - Андрей Величко

После того как наши гости благополучно прибыли в Москву и осели на приготовленной для них квартире, я все-таки слетал на недельку к своим Канарским кошкам помидорам. Операцию прикрытия, которая проводилась параллельно с «Недохватом» и должна была показать имеющимся (а вдруг? чем черт не шутит) кротам в наших спецслужбах, что пресекается какая-то утечка важной информации со спецобъекта под Читой, доведут до конца и без меня. Я же просто отбыл на дачу с несколько большей помпой, чем обычно, каковая по идее должна была навести интересующихся на мысли, что на самом деле я улетел куда-то совсем в другое место. В верховья Подкаменной Тунгуски, например, с целью опять что-нибудь там взорвать, причем похлеще, чем то было в восьмом году.

Вернувшись в Питер, я с удивлением услышал от величества, что ему, Гоше, было бы интересно взглянуть на Кисина.

— Это ведь один из тех самых легендарных партаппаратчиков, про которых ты периодически вспоминаешь все пятнадцать лет своего здешнего существования! — пояснил император. — Тебя послушать, так это такие звери, что Союз развалили на счет раз, а ведь держава была вроде даже и покрепче Российской империи на момент, когда мы за нее взялись.

— У меня тебе что, зоопарк? — вполне резонно возразил я. — Никонов скоро в очередной раз явится, вот и любуйся на него сколько хочешь, он из той же среды произошел.

— Это когда было, а сейчас он простой эрэфовский чиновник. Кстати, Кисин еще не начал искать единомышленников в Москве? И на работу-то он куда-нибудь устроился?

— А как же, в метрострой, учетчиком, работягам галочки ставит. Единомышленников тоже помаленьку ищет, но какой-то он в этом отношении привередливый. Вынь да положь большевиков, а где я их ему возьму в Москве? У меня там только правые эсеры и анархисты-кропоткинцы. Ну ничего, на рождество в метрострое будут недельные каникулы, пусть съездит в Питер, Зиновьев свою зарплату не зря получает, так что тут есть самые настоящие большевики.

— Не боишься, что он их и в Москве найдет?

— Наоборот, премию дам, если у него такое получится. Но пока что-то непохоже, и вообще это довольно неинтересный тип. А вот лаборант мне нравится, и с головой, и с руками у парня все в прядке.

— Ладно, а в отношении главного у тебя хоть что-нибудь прояснилось? Я имею в виду, как это у них вышло прыгнуть из восемьдесят девятого года твоего мира в наш четырнадцатый. Это при том, что там сейчас две тысячи десятый и времена миров связаны совершенно однозначно. Не зря же ты с собой лабораторные журналы брал?

— Ну кой-какие мыслишки у меня действительно имеются. В экспериментах проявилась интересная вещь, которую Арутюнян посчитал ошибкой измерений. Исчезнув из магнитной ловушки, частица появлялась в приемной камере не сразу, а спустя некоторое время. Полторы микросекунды для электрона и шесть с небольшим для альфа-частицы. Я не понял, почему это показалось Сергею невозможным, все-таки не ядерный физик, но вот в измерительной аппаратуре я разбираюсь, и там так ошибаться просто нечему. Поэтому я предположил, что имеется промежуточный финиш, и время задержки как раз показывает расстояние до него в световых микросекундах. И чем тяжелее переносимый объект, тем дальше точка промежуточного финиша. Если это так, то для лаборатории эта точка находилась в десяти с половиной световых годах от Земли. И перемещение туда было мгновенным только с точки зрения объекта, а для постороннего наблюдателя оно заняло десять с половиной лет. Кстати, в этом случае понятно, почему на месте исчезнувшего подвала в институте образовалось не сто тонн забайкальского грунта, а вакуум.

— Значит, если ты прав, то, даже воспроизведи сейчас в том мире эту технологию, к нам они попадут только через двадцать лет после старта, да и то по их времени? Прямо камень с души, честное слово.

— Пока это еще только предположение, но вообще-то я уже заказал Никонову клистроны на замену сгоревшим. Не волнуйся, там в заказе еще до фига всякого, так что вряд ли это натолкнет их на ненужные мысли. Ну а нам пора сажать на данную тему серьезных ученых. Капицу и, пожалуй, Френкеля — они оба хоть и молодые, да ранние. Кроме того, мы с Танечкой уже начали вчерне прикидывать, как бы нам понезаметнее прояснить судьбу Арутюняна.

— О нем же твои пришельцы могут что-то знать, — заметил император, — да и вообще, раз уже точно выяснилось, что они тут случайно, зачем продолжать их тайную разработку? Вежливо приглашаешь к себе в Гатчину и задаешь все интересующие тебя вопросы.

— Ага, еще бы знать какие. Вот простой пример: если бы мы их взяли сразу, то могли бы посчитать старшим в этой команде Кисина. Лаборанта, я думаю, такое весьма повеселило бы. В общем, я, во-первых, хочу повнимательнее присмотреться, что это за люди. А во-вторых, по крайней мере в отношении Кобзева, у меня есть надежда, что он сам придет к выводу не только о возможности, но и о желательности контактов со здешней властью, то есть с нами. Причем по велению души, а не потому, что иначе дядя Жора устроит ему большую бяку. Ну а Кисин… Хрен с ним, пусть тоже погуляет за компанию, может, и удастся со временем пристроить его к чему-нибудь полезному.

Уже после чая, когда наш очередной ужин с императором подходил к концу, он поинтересовался:

— Кстати, давно хотел спросить. Как ты выбрал из кучи рапортов про всякие странности именно этот, о наших попаданцах? Ведь у тебя подобных бумаг было не меньше сотни.

— Даже чуть больше, — кивнул я, — и это только те, что мои референты посчитали достойными внимания. А получилось все благодаря тому уряднику. Он сумел несколькими словами довольно точно описать куртку Кобзева. Да, она была весьма похожа на наши летные, но все же имела существенные отличия. Главное из них — это нарукавные карманы с молниями. Ни на одной нашей модели такого никогда не было, да и вообще здесь карманы на рукавах пока еще не в моде. Ну а результаты первых же суток наблюдения полностью подтвердили мои подозрения. Кроме того, сработала свободная графа в форме рапорта, про которую жаловались, по-моему, даже тебе.

Эта графа являлась результатом моих раздумий о плюсах и минусах бюрократизации работы полиции, жандармерии и спецслужб. И главным минусом я посчитал то, что в случае, если докладчику что-то всего лишь показалось, то в рапорт, составленный по обычной форме, это вряд ли попадет. И в результате на бланках появилась свободная графа, где агент мог записать что угодно, не объясняя, почему он счел нужным включить в свой рапорт именно это. Более того, во всех должностных инструкциях был прописан строжайший запрет на преследование за что-либо написанное в этой графе, пусть даже и матерная ругань в адрес канцлера, не говоря уж о непосредственном начальнике. И свободная графа урядниковского рапорта содержала категоричное утверждение: «Вот ей-ей, не наши люди!»

Да, лето уже кончается, подумал Александр, ранним августовским утром выходя из дома и направляясь вверх по Якиманке. Теперь, пожалуй, его вряд ли кто-нибудь сразу назвал бы «не нашим человеком». Куртка с нарукавными карманами на молниях осталась дома, она только для особо торжественных случаев, как и джинсы, которые, как ни странно, встречались и в этом мире. Сейчас Александр был одет как обычный московский клерк средней руки: неброский бежевый костюм, серая шляпа, легкий плащ и штиблеты от братьев Розенбаум, чей магазин находился совсем рядом, на Полянке.