Дьюри, или Когда арба перевернется - Нодар Хатиашвили

Дьюри сидел измученный, опустошённый. Не было сил возмутиться. Вскоре он уснул, положив голову на дневник Ицы.

* * *

Прошло три тяжелых года. Дети подросли: Габи училась в третьем классе, Тыко ходила в детский сад, Яно – в ясли, Чилла, обременённая домашними заботами, с трудом окончила школу и даже не пыталась поступить в гимназию. Дьюри перестал пить. Он всё делал, чтобы в доме наладилась жизнь, но почему-то становилось хуже и хуже. После смерти Ицы Габи и Тыко старались всё делать наперекор Чилле, несмотря на то, что им часто попадало от неё за это. Единственный, кто объединял семью, был Яно, который ластился ко всем, кому было не лень его приласкать. Чилла, ещё не став взрослой, осунулась, стала истерически нервной. Но, несмотря на усилия Дьюри, ни разу не мог угодить ей. Хотя один раз он всё же, кажется, ей угодил, когда купил ей печатную машинку. После подарка Чилла как будто смягчилась, но ненадолго. В один пасмурный вечер, избив Габи, ушла из дому и не вернулась. Поиски, которые вёл сначала Дьюри, потом полиция, оказались безрезультатными. И хотя Чиллы несколько месяцев не было дома, Дьюри не мог привыкнуть к этому. Он ждал, что не сегодня, так завтра откроется дверь, и он увидит свою единственную дочь и бросится к ней, она всё поймёт и простит ему…. Стоило ему увидеть эту печатную машинку, как он тут же вспоминал свою Чиллу. Но, сразу же, всплывал и болезненный вопрос: «Почему ушла?» Он как-то вспомнил, что Чилла тоже вела какие-то записи. Именно тогда вдруг его осенила мысль, что он, возможно, мог бы найти ответ в них. Дьюри не сразу удалось отыскать рукопись. И вот она у него в руках. Дождавшись, когда дети лягут спать и, потушив везде свет, он оставил гореть только настольную лампу, чтобы никому не мешать. Наконец Дьюри сел за стол и, раскрыв стопку напечатанных листов, начал с волнением читать.

«Я счастлива: у меня появилась печатная машинка. Все наши, начиная с отца и кончая братом, думают, что я ненормальная. Ну и пусть так думают. Когда я им говорила, что без машинки я умру, они думали, что я притворяюсь, а я правда могла сойти с ума. Ведь я совсем одна, хотя вокруг меня столько людей, и в школе, и дома. В школе, с другими одноклассниками мне не о чём говорить, играть в их игры у меня нет ни желания, ни времени. Дома нет времени потому, что надо приготовить, накормить, убрать, постирать и только когда все уснут, приготовить уроки. Я так устала от постоянных забот и одиночества, что больше просто нет сил так жить. Мне необходимо высказаться, разобраться в себе, хотя бы на бумаге… С чего начать? Начну с первых впечатлений, которые я и сейчас хорошо помню.

На всю жизнь запомнилась поездка с мамой в Будапешт. Во-первых, поезд. Мне он показался чудовищно громадным. И помчал нас этот поезд, как в сказке, за тридевять земель. Как только поезд тронулся с места, я прилипла к окну. А за окном перед моими раскрытыми от изумления и полными счастья глазами проплывали вперемешку: наш маленький вокзал, луга, поля, леса, реки, мосты, деревни. Наконец, другой вокзал – Нюгати, в Будапеште. Крыша прямо в небесах. Выходишь с вокзала, и – перед тобой: трамваи, машины мчатся с большой скоростью, наконец, дома. Мне показалось, что громадные, под небеса (4–5 этажные). В одном из таких гигантов жила моя мать, в двухкомнатной квартире, хотя намного меньшей по площади, чем та, в которой мы жили у себя в городе. Квартира намного светлее, и, что самое главное, из окон виден город, огромный, без конца, без края. Приехали под вечер. Жара в городе начала спадать. После осмотра квартиры я вышла на балкон. Прохладное дуновение ветра унесло меня в сказочный мир, а вскоре зажглись огни города, и сказка стала реальной. Отпала необходимость придумывать сказочный мир, он был перед моими глазами. Я очарована городом, хотя и боялась его. Своё восхищение городом я перенесла на маму. Так, как я её любила первые дни, я никогда и никого больше не любила. Я ни на минуту не отходила от неё, ластилась к ней, норовила поцеловать или заглянуть в её глаза. Сначала маме нравилось, она была тронута моим вниманием да обожанием, но вскоре привязанность стала ей мешать: я её одну не оставляла в присутствии гостей и никому не позволяла трогать маму, что вначале мужчин веселило, когда они были в большой компании. Однако это же приводило их в бешенство, когда они оставались наедине с мамой. Для меня это были самые счастливые дни в моей жизни. Я любила и думала, что так же любима ею. Но вскоре пришло горькое разочарование.

Вечер. Жара спала. В квартире мамы много гостей, окна распахнуты. Гости в основном мужчины, разного возраста, чем старше, тем богаче, курят и пьют, но пьяных нет. Накурено так, что всё как в тумане. Мама, как всегда, в центре внимания. Она не идёт, а плывёт, улыбаясь своим гостям. За ней по пятам по-детски неуклюже хожу я, а при удобном случае забираюсь к ней на колени. Один из присутствующих мужчин, с красивым профилем, элегантно одетый, по имени Аттила (он мне очень нравился до ухаживания за мамой), познакомился со мной. Когда мама проходила мимо него, он взял маму за локоть, мне страшно не понравилось это, будто бы он был её хозяином, и обратился к ней:

– Ицука, дорогая, можно тебя хоть на минуточку отнять у твоих новых поклонников?

– Мой дорогой Аттила, для вас я всегда свободна, но вы забываете одно, я хозяйка, и поэтому не могу уделять внимание только тем, кто мне особенно мил.

– Ну, присядь на минуточку и представь меня своей дочке.

Аттила галантно предложил маме стул, затем протянул свою руку мне, говоря маме:

– Какая у тебя взрослая дочь, но она видно похожа на своего отца больше?

Тем временем мама села, а я сразу взобралась к ней на колени, не обращая внимания на протянутую руку Аттилы.

– И характером, и манерами тоже, – сказал он, убирая руку.

Мама, вспыхнув от смущения, обратилась ко мне:

– Чилла, девочка, что с тобой? Что надо сказать дяде Аттиле?

Пристыженная, я зарделась и, обнимая мать, пыталась спрятать лицо от взглядов гостей.

– Чилла. Ну, перестань, детка. Чилла…. Как тебе не стыдно?.. Как ты себя ведёшь?

– Ну, мы так совсем смутили девочку, Ицука, лучше оставь её на время, пусть она немного привыкнет и всё встанет на свои места.

Аттила и мама ещё говорили о чем-то, я как завороженная смотрела на них. Их губы шевелились, но я не слышала, и не помню, о чем они говорили, но помню, как они смотрели друг на друга. Помню хорошо, как во время разговора он так хотел обнять маму, что даже я это почувствовала, но как истинный джентльмен он изредка только трогал маму. Движения руки были плавные, ласкающие и внезапно замирающие. Я убирала эту руку. Все почему-то смеялись, как только я в очередной раз убирала руку Аттилы, а мама вздрагивала. Видно, маме не очень нравилось, так как вскоре она раздражённо сказала мне:

– Чилла, девочка, пойди на балкон, посмотри на огни города.

– Не хочу, – ответила я, прекрасно зная, зачем меня отсылают „посмотреть на огни города“.