Анти-Ахматова - Тамара Катаева

Всю свою жизнь она подчинила Левиной каторге. От драгоценнейшей для себя встречи [с Берлиным] отказалась, боясь повредить ему. Ну какая драгоценнейшая встреча! С человеком из другой среды (не из другого мира, будущего, Зазеркалья, а просто другой бытовой, имущественной, культурной среды), не имеющего никакого интереса к ней, на двадцать лет моложе, один раз в жизни с ней встречавшимся по делу — его специальности — и пока еще не подозревавшим о той смешной и нелепой роли, которую она уготовила ему в среде истеричных и доверчивых ахматофилов.

И сотни строк перевела, чтобы заработать на посылки ему, сотни строк переводов, истребляющих собственные стихи.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 481

Будем же справедливы — не «на посылки» ему она работала. Мне симпатичен ее поступок с дарением «Москвича» Алексею Баталову, но давайте тогда скажем, что сотни строк переводов — на машину для Баталова. А также на шубу, шапку, черное платье и белый костюм — о которых мы тоже знаем.

И про посылки Леве мы знаем, что они были — «самые маленькие».

Реальная жизненная ситуация Ахматовой — встреча и разлука с И. Берлиным в конце 1945 года .

Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 116

Оставив то, что разлуки в общепринятом смысле никакой не было, потому что разлука бывает после Встречи — то есть после многих встреч или по крайней мере Встречи — начала каких-то сложных и обоюдных взаимоотношений. У них было только Знакомство, а после непродолжившегося Знакомства — что бывает? «Знакомство, продолжившееся заочно (даже без переписки в ее случае — хотя уж это-то санитарная норма)»; «Знакомство, после которого больше не виделись двадцать лет» — но никак не Разлука. Но я о другом.

Не бывает ни встреч, ни разлук. Сами эти слова — принадлежность мелодрамы. В настоящем искусстве значение имеет только момент в настоящее время проживаемой жизни: что она дает и что собой представляет. Естественно, человек может быть поставлен в условия расставания — и важно то, что он чувствует в каждый момент этой разлуки. Охватывать всю разлуку как явление эпическим взором — это приблизительность, украшательство, мелодрама. Это — презираемые Бродским речи-встречи-невстречи. Ценил он ее за несомненно реальные переживаемые страдания — но не те, которые оплакивают восторженные читательницы, а те, которыми Господь наказал ее на самом деле — тяжесть, лживость, острейшее чувство себя, недостатка любви к себе в каждый момент ее жизни, чувственное осязание любого человека — врача, билетерши, Пастернака — занимает ли она такое место в их сознании, как сама у себя, или нет. Нет? Нет, конечно, — и это есть настоящая, без выдумок, трагедия.

Юрий Олеша.

Когда я был гимназистом, она уже пользовалась славой. В Ленинграде, в Европейской гостинице, под вечер, когда я вошел в ресторан и сел за столик, ко мне подошел писатель П. Сказал: «Пойдем, познакомлю с Ахматовой». Я подошел. У меня было желание, может быть, задраться. Она должна, черт возьми, понять, с кем имеет дело. И вдруг она заговорила. Она заговорила, в частности, о том, что переводит «Макбета». Там есть, сказала она, строки, где герой говорит, что его страна похожа более на мачеху, чем на мать, и что люди на его родине умирают раньше, чем вянут цветы у них на шляпах. Все это ей нравится, сказала она. Вернее, не сказала, а показала лицом. Возможно, что, зная о моей славе, она занялась такими же, как и я, мыслями: дать мне почувствовать, кто она. Это выходило у нее замечательно.

Юрий ОЛЕША. Ни дня без строчки. Стр. 449

Всей работы над Макбетом было — черновой набросок перевода отрывка из одной картины, семьдесят строчек. Шекспира она совершенно справедливо сочла себе не по силам.

Обычно мемуары о великом человеке пишутся под действием уже готовой, вызревшей легенды. И мемуарист может позволить быть независимым, или оригинальным, или эпатирующим — идущим против догм канонического образа. Пишущие об Ахматовой же создают эту легенду on-line, а поскольку инициатор и заказчик здесь — одно лицо, сама Ахматова — то создается ощущение, что мемуарист пишет под ее диктовку. В изящном ритмическом олешинском повествовании чувствуется железная рука «рирайтера». Самой литературного дарования не хватило избежать кривлянья в «бурбонских профилях» и «существе со страшной жизнью» — но зато силы личности и авторитета оказалось достаточно, чтобы Олеша написал свою арабеску, не отклонившись ни на йоту от ее камертона. Загипнотизированный Бродский пошел дальше: он не только пел по ее нотам, но и сам придумывал сладкие мелодии.

Бродский: Гумилев мне не нравится и никогда не нравился. И когда мы обсуждали его с Анной Андреевной, я — исключительно чтобы ее не огорчать — не высказывал своего подлинного мнения. Поскольку ее сентимент по отношению к Гумилеву определялся одним словом — любовь.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 250

Любви, конечно, никогда никакой к Гумилеву не было, и Бродский это знал.

Ахматоведы — это те, кто закрывает глаза. О мысли — задуманной, сочиненной и надиктованной самой Ахматовой — они серьезно пишут: Аманда Хейт ПОНЯЛА. Итак, что «поняла»? — не забудем, что книга Хейт писалась под диктовку Анны Андреевны:

Это поняла А. Хейт, написавшая: «…Хочется вспомнить, как использовала она волшебное зеркало своей поэзии, чтобы вернуть смысл вселенной, чтобы открыть тайный узор за кажущимся смещением и трагедией ее жизни».

Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 113

Весь пассаж, безусловно, написан самой Анной Андреевной.

Сегодня у меня обедала Ахматова, величавая, величественная, ироничная и трагическая, веселая и вдруг такая печальная, что при ней неловко улыбнуться и говорить о пустяках. Как удалось ей удержаться от безумия — для меня непостижимо.

Фаина РАНЕВСКАЯ. Дневник на клочках. Стр. 40

В Ташкенте можно было пьяной смеяться в постели — когда была война, блокада. Сын в штрафных ротах. Но ничего — удержалась от безумия.

Когда в Ленинград приехал Роберт Фрост, на даче у Алексеева-англиста была устроена его встреча с Ахматовой. Профессор Рив, участвовавший ко встрече, написал об Ахматовой приподнято: «Как величава она была и какой скорбной казалась».

Анатолии НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 161–162

Вероятно, казалась о-о-очень скорбной.

Запись Н. П. Колпаковой. 1944 год.

Среди всех, как солнце среди звезд, выделялась Анна Андреевна. Она читала свои стихи последнего времени. В звуках ее голоса слышалось что-то такое огромное, выстраданное…

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т.3. Стр. 102

Товарищи понимают все совершенно правильно.

1942 год.