Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить? - Дэйв Эггерс

с этой базой, сэр, и мой отец работал на ней подрядчиком. И я вполне уверен, что из меня бы получилось кое-что получше, и все, кого я знаю, получились бы лучше, окажись мы участниками какой-нибудь вселенской борьбы, участвуй мы в каком-то деле масштабнее нас самих.

– И ты считаешь, таким был Вьетнам?

– Ну нет, не обязательно.

– Так о чем же ты, к черту, болтаешь тогда? Тебе известно, до чего ебануты были многие из тех, кто вернулся из Вьетнама? Тебе до хрена повезло, что твоему папаше не пришлось воевать. Тебе хотелось в этом участвовать?

– Нет. Нет, не именно в том конфликте. Но я просто имел в виду…

– Тебе хотелось бы поучаствовать в какой-нибудь чудесной видеоигре с ясной нравственной целью.

– Или в чем-нибудь другом. В чем-то таком, что сведет всех вместе единством цели и какой-то общей жертвой.

– Сынок, судя лишь по тому, что ты похищаешь людей и приковываешь их к сваям, я знал, что у тебя в голове сумбур. Но в действительности у тебя мозги сбоят. То ты жалуешься на своего дружка-астронавта, которому не дали покататься на клевом космическом корабле, а через минуту уже жалеешь, что тебя не загребли в армию. В смысле, тут ничего не сходится, сынок. Что именно довело тебя до этой ручки?

– Не знаю. Вообще-то, наверное, знаю. Все потому, что со мной ничего не происходило. И я думаю, это ваш недочет. Вы должны были найти мне какую-то цель.

– Кто должен?

– Правительство. Государство. Кто угодно, я не знаю. Почему вы не сказали мне, чем заняться? Вам-то говорили, что делать, и вы шли и воевали, и жертвовали собой, а потом возвращались, и у вас была миссия…

– Парнишка, да тебе известно, как я свои конечности потерял?

– Вот зачем я у вас это и спрашивал уже. Наверное, вы спасали чужие жизни. Вас наградили Бронзовой звездой и…

– Нет. Ничьих жизней я не спасал. Я обедал.

– Что? Да ладно.

– Я потерял конечности потому, что обедал рядом с ушлепком, который на себе гранаты не закрепил.

– Не может такого быть.

– Слушай. Я сидел один, обедал. А этого парня только что перевели из Миссисипи, он такой пентюх был, энергии хоть отбавляй. Считал, что мы с ним друзья, потому и ринулся на меня, изображая лося. Обычная молодежная дурь. У него с ремня слетела граната, чека выскочила, подкатилась прямо ко мне и оказалась у самых ног. Я успел лишь голову повернуть, пока не взорвалась. Вот то и стало мгновеньем единства цели и общей жертвы, которое разлучило меня с конечностями.

– Тоска.

– Да, тоска. Поэтому, когда вернулся, я стал пытаться немного ставить на место мозги тем, кто считал, будто отправиться в какую-нибудь страну на другом краю света, чтобы навязать им свою волю, – миленькая затея, а главная незадача с такими вот миленькими затеями в том, что подобные планы осуществляют компании девятнадцатилетних сопляков, которые и шнурки-то себе толком завязать не умеют, зато считают, будто очень весело бегать и дурачиться с гранатами, плохо закрепленными на ремнях. На войнах молодежь оказывается в непосредственной близости от гранат, огнестрельного оружия и прочей многочисленной всячины, какую они найдут способ расхерачить. В наши дни люди на войне убивают себя гораздо чаще, чем их убивает кто-то другой.

– Наверное.

– Ты понимаешь разницу, сынок?

– Думаю, да.

– Потому что смотрю я на тебя – и книжку спичек бы тебе не доверил. Потому что голова у тебя и впрямь садовая, парнишка. А сейчас в пустыне сотня тысяч таких же, как ты, и совсем не удивительно, что они убивают гражданских, насилуют женщин-военнослужащих и стреляют себе по ногам. Я не намерен чернить репутацию этих юношей и девушек, поскольку знаю, что большинство из них – соль земли, – но толкую я о том, что их следует оберегать и не подпускать к опасным вещам. Молодых людей нужно держать подальше от оружия, бомб, женщин, машин, крепкого спиртного и тяжелой техники. Будь моя воля, их бы криогенно замораживали до того времени, пока мы не станем уверены, что они сумеют перейти через дорогу и попутно ничего не проебать. Большинству из тех, с кем я служил, было по девятнадцать. Я более-менее уверен, что в девятнадцать ты не способен запарковаться параллельно.

– А вы знаете, что мы однажды встречались? Мне тогда было пятнадцать. Помните Штат Мальчиков?[6]

– Конечно. Я голосовал за продление их финансирования каждый год, когда они обращались за этим.

– Я ездил.

– Ты ездил в Штат Мальчиков?

– В Сакраменто. В 1994-м. Занимался всем, что делали в Штате Мальчиков, – следил за законотворчеством, учился демократии, видел выступления некоторых политиков. Даже баллотировался на вице-губернатора в их игровых выборах.

– И как?

– Проиграл. Меня попросили снять кандидатуру.

– Почему?

– Неважно. Вероятно, были правы.

– Что ты натворил?

– Там нужно было сочинение сдать, и я подумал, что хорошо бы подписать мое кровью. Как Томас Пейн.

– По-моему, Томас Пейн… Ладно[7]. Им это не понравилось?

– Наверное нет. Они достаточно любезно держались после того, как я объяснился. Но меня попросили на выход.

– Вижу, ты любишь широкие жесты.

– Иногда. Видимо, так. Но так мы с вами и познакомились.

– В Сакраменто?

– Нет, но через Штат Мальчиков. В Марвью проходил парад Четвертого июля, и вы ехали в открытом кабриолете. Не знаю, что вы тут делали, но оказались в одной машине со мной. То была какая-то старая винтажная машина, и представители местного Штата Мальчиков за тот год ехали в ней с вами. Вы в тот год были экзотикой, потому что приехали аж из Вайоминга. Помните?

– Ну да, видимо. В смысле, за много лет мне выпало участвовать в паре сотен парадов, поэтому не знаю…

– Но никто никогда не приезжает в Марвью. О нас просто забыли. Люди видят эту раскуроченную военную базу и решают, будто все вокруг отравлено и мертво. Не знаю. Может, так и есть. Иногда так и бывает.

– Помню, день был солнечный.

– Я вас люблю за это, сэр. Иногда тут бывало солнечно. В самом деле так и было. Тут всегда был какой-то образчик культурного многообразия, крепкий средний класс и все такое, а потом база закрылась, и все после этого просело на несколько делений. Как со стероидами, верно? Вы бывали знакомы с кем-нибудь на роидах?

– Видимо.

– Они делаются огромными, и мускулатура у них сияет, верно? Но когда прекращают, все это обтекает, как жидкая грязь. Покатые плечи, пузо. Сиськи провисают.

– Допустим.

– Но вы были правы. Тот день на параде был солнечный.