В поисках настоящего - Александр Рей

Мальчик стоял перед пустым столом, думая лишь об одном – ночью будет очень хотеться есть.

От греха подальше, мальчик вновь спрятался в своей комнате, как черепаха в панцирь. Неизбежность родительского воспитания висела над ним, мешая сосредоточиться.

Все будет проходить, как всегда по одной схеме…

Первое. Мать, вместо вежливого стука, несколько раз бухнет ладонью по двери. Зайдет, нахмурив брови и уперев руки (по крайнее мере одну точно) в бока. И просто встанет посреди комнаты… Хотя нет, не так… Нависнет над ним, молча дырявя сына взглядом. Так простоит около минуты.

Второе. Набрав побольше воздуха в легкие, начнет очень громкий разговор с вопроса: «Ты хоть соображаешь, ЧТО делаешь?!». Кстати, именно на этот вопрос он чаще всего и не мог ответить даже себе, на самом деле не понимая, ЧТО такого ужасного совершил. Далее последует продолжительный монолог, с хватанием за сердце, регулярными вкраплениями слез и поочередно сменяющими друг друга нотациями, обвинениями, мольбами и жалобами.

Третье. На шум приходит отец, чтобы помочь жене в воспитании «сына оболтуса». Хотя на самом деле ему просто мешают смотреть телевизор.

Четвертое. Отец спрашивает: «Что на этот раз?», но не успевает мать и трех слов сказать, как мальчик уже получает по шее – не больно, но чрезвычайно обидно. На сдачу получая что-нибудь типа «Не сын, а полный придурок», «Хватит мать изводить, баран!» и в том же духе, с минимальным количеством вариаций.

Пятое. Мать с воплями бросается на защиту сына.

Шестое. Родители начинают ругаться между собой. Забыв про сына, они постепенно удаляются из комнаты мальчика. Мальчик наконец-то остается один. Стараясь не обращать внимание на вину, занимается своими делами.

Седьмое. Обиженная мать рано ложиться спать. Злой отец смотрит допоздна телевизор и засыпает прямо на диване.

Восьмое. Все довольны, кроме мальчика, считающего, что вполне можно обойтись без этого приевшегося якобы воспитания. Подобный спектакль проходил с раздражающей регулярностью, примерно раз в неделю, а то и чаще. Судя по всему, вряд ли сегодня его удастся избежать…

То, что мать и отец не любят друг друга, он понял давно. Как раз во время семейного ужина.

Вот так просто сидел за столом со всеми, без особого желания ковыряясь в ароматных голубцах, ни о чем конкретно не думая… так, о всякой ерунде. Зачем-то ему понадобилось оторвать взгляд от тарелки и посмотреть на грустную мать, на равнодушного, холодного, словно горный ветер, отца. Именно тогда он и увидел, а увидев понял, что они совсем друг друга не любят. Просто сосуществуют (очень подходящее слово) рядом – не больше, и не меньше.

Почему с ними это произошло? Было ли когда-нибудь по-другому? Мальчик не знал, и честно говоря, совершенно не хотел разбираться.

Нельзя сказать, что это открытие ему далось легко. После ужина он находился в состоянии непонятной прострации, не совсем соображая, что ему теперь со всем этим знанием делать. Тогда он пошел к себе в комнату, выключил свет, рухнул на кровать и долго валялся, разглядывая темноту. В конце концов, он решил эту мыслить оставить такой, какая она к нему пришла, без изменений и додумок – задвинуть ее в самый дальний чулан своей памяти, предварительно закатав в трехлитровый баллон.

«Пусть все будет так, как будет, – думал он, лежа в темноте. – Вряд ли я хоть что-то смогу изменить». С этой мыслью он и заснул.

Тогда мальчику, кажется, исполнилось десять лет.

Он сидел за письменным столом, аккуратно выводя в тетради каждую латинскую букву. Как ни старался мальчик, он не мог полностью погрузиться в задание, отчего постоянно делал ошибки. Не получалось сосредоточиться из-за бегущего впереди любых мыслей тягостного ожидания расправы в лице разъяренной матери. Уж слишком долго она не появлялась, чтобы нарушить своими криками царящее в комнате в свете настольной лампы спокойствие и полумрак.

То полностью погружаясь в перевод очередного достаточно сложного текста, то замирая, прислушиваясь к шагам и голосам родителей за дверью, мальчик ждал. В конце концов, когда ему окончательно надоело ждать положенного нагоняя, он смог плюнуть на все и полностью погрузиться в скитание между словарем, книгой и тонкой двенадцатилистовой тетрадью.

Английский язык или «инглиш», как его все называли, был наверное, самым интересным в школе предметом. И дело даже не в том, что мальчику не составляло никакого труда преобразовывать родные слова в язык далеких стран. Скорее ему больше нравилась понимание возможности самому говорить и даже думать «по-другому». А способности к языкам только подкрепляли желание учиться. Когда неизвестные доселе слова моментально и крепко-накрепко оседали в памяти, стоило лишь узнать их перевод, сразу возникало стремление узнавать как можно больше. Словно пробуя на вкус экзотическое блюдо, мальчик смаковал произношение нового слова – медленно, с чувством выговаривая каждый звук, ощущая тяжесть или ветреность смысла, что оно в себе несло.

– Си-и… ре-е… ни-и… ти-и… – проговаривал мальчик в очередной раз, наслаждаясь звуком своего голоса. – Сиренити-и… Спокойствие… Сире-енити – спокойствие… – он будто взвешивал еще неоткрытый подарок, закрыв глаза, прислушиваясь к приятной тяжести внутри.

А еще приятнее было думать на чужом языке (который стал почти что родным). Тогда мальчик мог представить, что он находится вовсе не здесь, а где-то совсем в другом месте – там, где ему и положено быть; где все думают, как и он наслаждаясь английскими мыслями; где каждый занимается своим делом; где он мог бы днями напролет изводить листы карандашными рисунками… «И ни тебе безумно холодного ветра, готового добраться до самого сердца, стоит лишь чуть-чуть расслабиться; ни тебе насмешек в скучной школе; ни дурацких ужинов по принуждению», – мечтал он по-английски.

Мать словно бы стояла за дверью, дожидаясь, когда сын поставит в тетради последнюю точку, чтобы нерешительно (в противовес тому, чего он ожидал) постучать, прося разрешения зайти на его территорию. Мальчик немного опешил, но быстро опомнившись, громко пригласил войти:

– Заходи, мам.

Он знал, что стучится мать. Отец никогда не стучал, а просто распахивал дверь. Ему, наверное, и в голову не приходило, что на это нужно спрашивать разрешения.

Дверь приоткрылась, в проеме наполовину показалось пухлое лицо матери. И лишь затем она зашла «вся».

Мальчик все также сидел на стуле, лишь повернувшись ко входу боком.

Мать заботливо прикрыла за собой дверь. Та даже не скрипнула. Все также тихонько, боясь издать лишний звук, будто могла кого-то разбудить, неуклюже ступая по ковру прошла к кровати. Добравшись, водрузила на нее массивное тело. Кровать лишь обреченно визгнула под непривычно большой тяжестью, издав агонирующий стон.

Из-за лампы, яркости которой хватало лишь на стол да пару метров пола, мать выглядела бесцветно, блекло, словно застряла в черно-белой фотографии. Она сидела, опустив глаза на собственные руки, с любопытством наблюдая, как они разглаживают невидимые складки на и так идеально ровном халате. Халат, под стать размерам хозяйки, напоминал две наскоро сшитые простыни. Вот-вот и кровать развалится.