Снежная жаба - Анна Ольховская

В общем, практически тот самый гений чистой красоты. Ну, мимолетное виденье который. Во всяком случае, Кай очень надеялся, что это будет именно мимолетное видение и на самом деле его просто глючит.

Но видение сжало лапищу и, склонившись к уху мужчины, просипело:

— Красавчик, я тебя хочу!

— Простите? — приподнял брови Кай, безуспешно пытаясь отодвинуться — у фемины еще и изо рта смердело!

— Не, ничего, ты меня не обидел, так что прощать нечего! — вероятно, мадам сейчас блеснула остроумием, потому что она какое‑то время похрюкала, а потом попыталась перенести лапу с запястья на бедро мужчины. — Ох, какой же ты тверденький весь, мускулистенький! Конфетка просто, сосательная!

И снова последовал приступ захлебывающегося хрюканья, от которого внимание сидевших вокруг пассажиров мгновенно сконцентрировалось на странной парочке.

Что вовсе не входило в планы Кая, и он процедил, снизив температуру голоса до точки замерзания:

— Что вы себе позволяете? Если вы пьяны, вам вообще нельзя на борт самолета!

И брезгливым движением сбросил потную лапу особи со своего бедра.

Вернее, попытался, потому что лапа впилась в его ногу стальной хваткой, а нежная барышня страстно зашептала ему в ухо:

— Ну не дури, не надо! Нам ведь лететь три часа, скучно будет, а я тебя развлеку! Ты даже не представляешь, что я умею! Мы с тобой займем один из туалетов, и я…

— И ты сейчас уберешь свою лапу с моей ноги, а потом — свою тушу с этого кресла, — еле сдерживая клокочущую ярость, проскрипел Кай, — и унесешь всю эту мерзость подальше от меня. Поняла?

— Что‑о‑о‑о?! — И без того маленькие глазки окончательно исчезли под нахмурившимися бровями, страстная улыбка превратилась в злобный оскал, а лапа на бедре сжалась с такой силой, что Кай понял — без синяка не обойтись. — Ты что сейчас сказал, скотина б…я? Это у кого туша? Это у меня туша?!

— Еще какая! — заржал сидевший неподалеку парень. — Слышь, мужик, ну ты попал! Может, помощь нужна? А то эта кабаниха сейчас тебя раздавит!

— Спасибо, я справлюсь сам, — усмехнулся Кай, чем мгновенно довел бигфутшу до состояния амока.

— Ах ты…! — заблажила она, вскакивая с кресла. — Я к тебе со всей душой…

— Ты к нему со всей м…ой! — снова вмешался весельчак с соседнего ряда.

— Молодой человек, как вам не стыдно так выражаться! — поджала сухие губы пожилая дама, похожая на учительницу на пенсии. — Здесь ведь дети есть и женщины!

— Ага, а одна из этих женщин сейчас матерится так, что мой сосед Толяныч, грузчик из винно‑водочного, нервно курил бы в углу!

— Это прискорбно, но тем не менее…

Что там было не менее, никто так и не узнал, потому что забрызгавшая Кая слюной носорожиха от слов перешла к делу и замахнулась на отказавшегося от ее сексуальных услуг негодяя дрожащей от оскорбления ладошкой.

Кай никогда до этого не подвергался нападению со стороны женщин, поэтому отреагировал с некоторым опозданием. Апперкота в челюсть ему избежать удалось, а вот до черных очков душечка добралась.

Его маскировка слетела с носа и тут же была мстительно затоптана продолжавшей материться тушей.

А потом туша почувствовала что‑то неладное.

Вокруг больше не кричали, не возмущались, не матерились. В накопителе стало невероятно тихо.

Вдоль позвоночника нежной фемины с нестройным топотом пробежала толпа здоровенных мурашек, и она медленно подняла голову.

А потом попыталась заорать. От ужаса. Но вопль застрял где‑то на уровне миндалин, когда она встретилась взглядом с фиолетовыми пульсирующими зрачками серебряных глаз.

Которые не могли принадлежать человеку…

Вы когда‑нибудь слышали звук корабельного гудка? Рев еще тот, скажу я вам. Так вот этот рев по сравнению с воем, вырвавшимся из ротика златозубки, — жалкий свист, выдавленный рахитичным мальчиком.

Причем тональность воя постепенно менялась, переходя от басовых нот к верхнему «ля».

И это почти колоратурное сопрано вывело из ступора остальных пассажиров, общее состояние которых кратко и весьма эмоционально выразил все тот же парень с соседней скамьи:

— …твою мать! Ты кто, мужик?

— Нелюдь! — ахнула благовоспитанная дама в букольках. — Они среди нас, спасайтесь!

И напряжение, нараставшее в накопителе с угрожающей скоростью, превысило, наконец, предельно допустимое значение, взорвав тишину воплями и детским плачем.

Ситуация стремительно уходила… нет — убегала из‑под контроля, к накопителю со всех сторон направлялись представители службы охраны аэропорта, а некоторые из мужчин, находившихся рядом с «нелюдью», решили по‑свойски разобраться с гадом. С помощью увесистых бутылок, приобретенных в дьюти‑фри.

Кай до этих пор толком не знал предела своих возможностей, к тому же экспериментировал он в состоянии покоя, в комфортных, так сказать, условиях, но никак не в окружении враждебно настроенной толпы.

Адреналин буквально взорвался плохо открытой бутылкой шампанского, мгновенно наполнив кровь бурлящей энергией. Зрение вдруг стало невероятно резким, а краски — слишком яркими. В голове зазвенела скрипичная струна, и Кай практически увидел, как вокруг него концентрируется энергетический кокон невероятной силы.

Он почувствовал, что сейчас, в эту минуту, может все. Двигать на расстоянии предметы, расшвыривать бегущих сюда секьюрити одним взглядом, заткнуть рот бабищи ее же языком, заставить этих жалких людишек корчиться на полу от боли, разрушать, разрушать, разрушать…

Они хорошо знали свое дело, генетики из «Аненербе»… И его родной дед, конструировавший «сверхчеловека», тоже.

Оказалось, что на самом дне подсознания, в дальнем, покрытом паутиной и пылью углу, были припрятаны эмоции и чувства «истинного арийца», считавшего обычных людей генетическим мусором.

И эти мысли, эти чувства вырвались, наконец, из подвала на верхние этажи сознания, радостно приветствуя своего властелина:

«Ну, давай! Покажи этим отбросам, кто их хозяин! Раздави пару клопов, и в первую очередь вот эту безобразную самку, предков которой надо было стерилизовать, чтобы не портили потомством настроение господ! Ты же можешь, ты чувствуешь силу!»

Да, он мог. И почти наслаждался своей властью, упиваясь волнами ужаса на грани безумия, заполнившими пространство.

Но внезапно…

Внезапно сквозь пузырящееся болото ментальной грязи пробился тонкий лучик любопытства. Детского, искреннего, чистого.

А потом его кто‑то подергал за мизинец правой руки.

Кай с гневным недоумением посмотрел вниз. И буквально утонул в восторге узнавания, хлынувшем из широко распахнутых светло‑коричневых глазенок: