Архитектор: меняющие реальность - Ниян Ниянов

двоюродного деда. Не зная, от кого ей ждать внезапной опасности. Но из-за активных плясок родственников, она ни могла никого взять на мушку.

– Остановите эти сатанинские песнопения! – вскричала Пришта, прикрывая уши руками. Я так и не понял, к кому она обращалась.

– Это мои родственники, – попытался объяснить ей я,– значит и фантазия моя… Не убивай их, пожалуйста… Они безобидные… ну кроме дяди Маркуса… От него можно ждать все что угодно…

И словно в подтверждении этих слов ко мне подбежал дядя Маркус и замахнувшись топором, отрубил мне правую руку.

Я закричал от боли, ужаса, шока и всего того, что испытывает человек, когда его родственник рубит ему руку.

– Дядя Маркус, это не смешно! – взмолился я, глядя на его ухахатывающую родню.

Тем временем, офицер подхватил меня под руки и втащил в следующую дверь, где мы оказались в начале этой истории – в моем рабочем кабинете дома Барбары. Увидеть родной и одновременно чужой кабинет… Это бы вызвало во мне душевную боль, если бы, в данный момент, я не испытывал реальную.

Целой и невредимой рукой я прижимал к себе обрубленную.

Офицер успел подобрать отрубленный кусок и бросил мою кисть в чан со льдом, вытащив оттуда бутылку с шампанским.

Пришта лихорадочно перебирала коробки со шкафчиков, что-то ища.

Наконец, она подбежала ко мне, держа в руках аптечку. Жгутом и бинтами она перевязала мне руку, залив рану шипучей жидкостью, попутно впихнув мне в рот какие-то таблетки.

За всем этим лениво наблюдала сама Барбара. Живая и невредимая, она сидела на диване и протягивала пустой бокал офицеру. Он налил ей шампанского.

– Почему мое подсознание отрубило мне руку? – плакал я, не обращая внимание на бывшую девушку. Была она на самом деле живая или плод моего воображения, меня в данный момент, ничуть не интересовало.

– Ты с самого начала не хотел писать эту гребаную книгу! – выругалась Пришта, завязывая на моей культе бантик.

– Ты ошибся праздником, – лениво вмешалась в нашу беседу Барбара, – сейчас не маскарад… Впрочем, мог бы выбрать костюм поинтереснее.

– Барбара… моя рука на самом деле отрублена, – сказал я, почти вопя.

– Да-да, конечно! Еще скажи, что это на самом деле офицер, а не приглашанный стриптизер, – сказала она, томно разглядывая его.

Смех за кадром.

Я оглянулся на источник звука и увидел несколько трибун со зрителями, что смеялись по приказу цветной таблички.

«Мы, что, в гребанном ситкоме?», – подумал я.

– Что за чушь! Не думай, что вернешь меня своими дешевыми выходками, Джони, – продолжала Барбара, – в конце концов, мы в не в гребанном ситкоме, – процитировала она мои мысли.

Зрители снова засмеялись.

– Да заткнитесь вы! – закричал я зрителям, прикрывая уши целой рукой и полурукой. – Что за Джони? Это не мое имя! Не мое… и твое имя – не Барбара!

Ко мне вдруг пришло понимание. Что до всего этого, пока я не начал писать, у меня была какая-то жизнь. Я был кем-то. Я жил с кем-то. И меня звали… Как, черт подери, меня звали?

Я попытался вспомнить свое имя. И не смог… Почему?

– Почему, Пришта?

– Что почему? – спрашивает Пришта, обрабатывая рану офицера.

– Почему я не помню свою жизнь? Почему я не помню свое имя?

Пришта даже не смотрит в мою сторону. Для нее это обыденность.

– Начав книгу, ты стал менять реальность. Себя, окружающих, мира… Твоя настоящая жизнь похоронена под толстым слоем твоих иллюзий…

– Но я же не живу в мире своих фантазий? – жалобно вопрошаю я. – Где тогда красивые женщины, клевые тачки и костюм человека-змеи, брызжущего настоящим ядом?

Пришта не отвечает мне.

– Я тоже не помню, как выгляжу на самом деле, – со вздохом отвечает она.

– Эй, смеши нас! – раздается не известный голос. Мы поворачиваем головы в глубь зала. Там сидят зрители. Они явно чем-то недовольны.

– Идите домой! – кричу я им, – это вам не комедия! Вы разве не видите! – машу я им своей культей.

– Мы пришли посмеяться. Мы хотим смеяться. Мы будем смеяться! – угрожающе говорят зрители и начинают подниматься со своих мест, вытаскивая из-под стульев разные орудия пыток – биты, молотки, палки с острыми гвоздями…

Что-то мне это не нравится. Они окружают нас. Я, офицер и Пришта прибиваемся вплотную к дивану, где также невозмутимо сидит Барбара.

– Стойте, я буду стрелять! – кричит им Пришта, размахивая пистолетов то вправо, то влево.

В поисках помощи я смотрю на Барбару.

– Вина и развлечений, – Барбара поднимает бокал.

– Помоги нам! – прошу я ее и Барбара помогает. Она встает и расталкивая нас, выходит вперед. И зрители бросаются на нее. Они валят ее на пол, пинают, бросают, кусают… Я отворачиваю взгляд от этого ужасного зрелища и вижу, как обои отклеиваются от стен вместе с плинтусами, сворачиваясь в трубки, оголяя чистый космос. Вместе с повторно убитой Барбарой, диваном и сумасшедшими зрителями на заднем фоне – все они, как картонка, сворачиваются рулоном бумаги.

И мы: я, офицер, Пришта – все мы парим в космосе.

– Тебе не спрятаться… ты мой! – на черно-звездном фоне возникают два глаза и рот.

Небольшой астероид с бешеной скоростью несется прямо на нас, врезается в офицера и уносит его в бесконечное пространство вселенной.

Из ниоткуда возникает гигантская рука и хватает меня за шкирку.

– Какой же ты червяк…, – говорят космические губы, злобно смеясь.

– Ауч! – возглас боли прерывает смех. Это Пришта выстрелила из своего пистолета по гигансткой руке, оставив на ней легкую царапину. Но этого достаточно, чтобы выпустить меня.

Пришта подплывает ко мне. Она что-то говорит, но я не умею читать по губам. Или умею?

«Спасибо?», за что спасибо… ааааа, «спаси нас»!

Мимо проплывает гигантская белоснежная скатерть, я хватаю ее и накрываю нас с Приштой.

– Тебе не скрыться от меня… Где бы ты ни был, я уже в твоей голове. Я вокруг тебя, я в тебе…

«Эй, это вообще это звучит омерзительно…», – думаю я и понимаю, что его голос остался где-то далеко.

Мы стоим с Приштой в каком-то странном пространстве: четыре деревянных столба держат деревянную четырехугольную крышу. И все это накрыто белой скатертью.

– Что за странный шатер? – спрашивает Пришта, оглядываясь.

Раздается мерзкий смех.

Пришта хватается за пистолет, но я поднимаю руку вверх в знак спокойствия. Я узнал этот мерзкий смех – так смеется моя тетя Брамс.

В совокупности старых песен женского ансамбля «Не подпевайка», раздающимися из-под шатра и гигантскими ногами, шатающимися туда-сюда, я понимаю, что это вовсе не шатер.

– Мы под столом, – говорю я.

Пришта смотрит на меня как на