Нужная вещь - Том Вулф

Или в один прекрасный день человек отправлялся на занятия по физической подготовке, и его придавливали упавшие перекрытия. Такое случалось — и попробуйте-ка их потом поднять! Или же он повреждал запястье, и оно частично лишалось подвижности. А еще его подстерегали легкое ухудшение зрения и сотни других сюрпризов. В результате все летучие жокеи начинали считать врачей своими естественными врагами. Отправиться на прием к врачу было невыгодным делом. Пилот мог либо сам справиться со своей бедой, либо капитулировать в приемной доктора. Выйти из строя по медицинским причинам не было унизительным. И, тем не менее, это было унижение — ведь это значило, что у тебя больше нет одного не поддающегося определению и очень существенного качества, которое могло утратиться в любой момент.

Все юные пылкие пилоты начинали испытывать свои возможности различными мистическими способами. Они напоминали пресвитерианцев прошлого столетия, которые на собственном опыте пытались проверить, принадлежат ли они к избранным. На занятиях — и во флоте, и в авиации — пилоту постоянно напоминали о строгих правилах обращения с самолетом и поведения в воздухе. Ему запрещалось проделывать так называемые «фигуры высшего пилотажа», такие как мертвая петля, бреющий полет, планирование под минимальным углом и пролет под мостами. Но курсант почему-то думал, что тот, у кого действительно есть это, может игнорировать все правила (не обязан, но может) и что существует лишь один способ выяснить это — неофициальным путем, смотря сквозь пальцы на указания инструктора. На лекциях говорилось о том, что пилот никогда не должен отправляться в полет без основательного завтрака: яйца, бекон, тост и так далее — потому что из-за низкого содержания сахара в крови может ослабнуть чувство бдительности. Естественно, на следующий день каждый сорванец в отряде на завтрак лишь выпивал чашку черного кофе, садился в самолет и производил вертикальный набор высоты, пока вес машины не погашал тягу двигателя, а скорость не падала до нуля. Сорванец зависал в воздухе на бесконечное мгновение, а затем камнем падал вниз, пока с ним не происходило одно из трех: он опрокидывался через нос, восстанавливал аэродинамические характеристики, и все обходилось; он входил в штопор и старался выйти из него; или же он входил в штопор, и ему оставалось либо прыгнуть с парашютом, либо погибнуть, что было более чем вероятно.

Точно так же строго запрещалась «возня» — имитация воздушного боя, — и, естественно, юные летучие жокеи, едва дождавшись взлета, устраивали дуэль, например на паре F-100, налетая друг на друга со скоростью восемьсот миль в час. Победителем считался тот, кому удавалось залететь сзади и взять на прицел хвост противника («навощить хвост»). И нередко случалось, что слишком рьяный курсант делал очень резкий поворот и двигатель воспламенялся, после чего приходилось катапультироваться… И вот, спускаясь на парашюте, он грозит кулаком победителю, а его самолет стоимостью в миллион долларов падает на карликовые пальмы или на песок пустыни и взрывается. Курсант начинает думать о том, как бы им с другим парнем встретиться на базе и придумать правдоподобное объяснение до того, как начнется расследование. «Я не знаю, что произошло, сэр. Я взял ручку управления на себя, а эта штука вдруг загорелась». «Возня» была запрещена, а если при этом еще и разбивался самолет, то дело рассматривал трибунал. Начальство знало, что двигатель не вдруг загорелся, но все на базе, казалось, порывались сказать: «Черт побери, мы не дадим ломаного гроша за пилота, который не проделывает каких-нибудь безумных штучек. Ведь все это — часть нужной вещи».

Другой стороной этого порыва было нежелание молодых пилотов признать, что они попали в воздухе в трудную ситуацию и не смогли из нее выпутаться. Существовало две причины, по которым боевые пилоты терпеть не могли звать на помощь. Во-первых, это приводило в действие целую цепь событий, в которых участвовало множество людей. Все текущие полеты отменялись, в том числе и полеты друзей нашего бедолаги, а у них и так, возможно, было плохо с топливом. По взлетно-посадочной полосе катились пожарные грузовики, напоминающие, по крайней мере сверху, желтые игрушечные машинки, что еще раз подчеркивало беспомощное состояние пилота. А чиновники начинали разводить писанину, предшествующую неизбежному расследованию. Во-вторых, чтобы заявить об аварии, нужно сначала самому прийти к такому заключению, а для молодого пилота это было то же самое, что сказать: «Минуту назад у меня еще было это, а теперь мне нужна ваша помощь!» При мысли о том, что в воздухе находится целая орава молодых летучих жокеев, размышляющих подобным образом, диспетчеры приходили в ярость. Они видели, как самолет исчезает из поля зрения радара, а по радио могли добиться от пилота лишь бессвязного бормотания. Они знали, что у него, вероятно, заглох двигатель на небольшой высоте и теперь он пытается снова запустить его с помощью запасного генератора с небольшим пропеллером, который должен вращаться в струе воздушного винта, как детский волчок.

— ВК-28, вы хотите заявить об аварии?

Это уж наверняка встряхнет пилота, и он ответит:

— Отбой, отбой. ВК-28 не заявляет об аварии.

Взрыв. Верящий в нужную вещь в таком случае скорее разобьется и сгорит.

И в какой-то момент после поступления в эскадрилью истребителей молодой пилот вдруг понимает, каким образом проигравшие в великом состязании членов братства остаются позади. Это происходит не по воле инструкторов или другого начальства и не из-за неудач на установленных уровнях соревнования — нет, конец всему кладет смерть. И с этого момента он начинает осознавать самую сущность своего дела. Медленно, шаг за шагом стажер шел вверх, пока не включился в самую страшную и самую грандиозную игру мужчин. Быть боевым летчиком — а коли на то пошло, просто подняться в воздух на реактивном истребителе с одним двигателем из серии «Сенчури», таком как F-102, или любом другом кирпиче со стабилизатором, — означало возможность погибнуть в прекрасный солнечный день тысячей способов, которых жена и дети пилота не могли вообразить себе даже в самых диких кошмарах. Скажем, если он завершил разгон по взлетно-посадочной полосе, а на панели приборов зажглись аварийные лампочки, то что ему делать? Отказаться от взлета и попытаться справиться с нажравшимся реактивного топлива чудовищем, остановив его в песке за взлетно-посадочной полосой? Или катапультироваться и понадеяться, что на нулевой высоте это сработает и он не повредит локоть или колено? Или продолжить подъем и разобраться с проблемой уже в воздухе, зная, что на самолете, возможно, начался пожар и, следовательно, через несколько секунд последует взрыв? У него могут оставаться считанные мгновения, чтобы рассмотреть все возможности и начать действовать. И такие будничные решения придется принимать постоянно. И порою летчик спокойно рассматривал дилемму, с которой сталкивался повседневно — нужная вещь или смерть, — решал, что дело того не стоит, и переходил в транспортную авиацию, в разведку или куда-нибудь еще. А его товарищи пару дней удивлялись, что же за чертов вирус поразил его душу… и забывали о нем. Но гораздо чаще случалось обратное. Выпускник колледжа поступал как резервист в морскую авиацию, просто чтобы не идти по призыву в армию, собираясь потом вернуться к гражданской жизни и заняться каким-нибудь семейным бизнесом. Он втягивался в безумное восхождение на зиккурат и, когда истекал срок службы, на удивление всем — и самому себе — не возвращался домой, а подписывал контракт на новый срок. Что же с ним происходило? Он не мог объяснить, да и слов для этого не было. Флотская статистика показывала, что две трети летчиков, поднявшихся на высшие ступени подготовки, то есть самые пылкие молодые люди, продлевали контракт, когда приходило время, и все они были выпускниками колледжей. В этом отношении юный летучий жокей напоминал проповедника из «Моби Дика», который забирался на кафедру по веревочной лестнице, а затем убирал ее за собой, — с тем лишь исключением, что у пилота не было нужных слов для разъяснения своих жизненно важных уроков. Гражданская жизнь и даже домашний очаг теперь, казалось, находились не только далеко, но и далеко внизу, под многими уровнями пирамиды нужной вещи.