Прощай, генерал... Прости! - Фридрих Незнанский

Один из таких случаев был памятен обоим. Произошел он лет пять назад, если не больше. Как-то зимним, кажется, вечером задержались они по каким-то причинам допоздна, когда в здании уже никого, кроме них двоих, не осталось. Вот и решилась Клавдия Сергеевна зайти к Александру Борисовичу, только что вернувшемуся тогда из заграничной командировки, чтобы поблагодарить за привезенные ей подарки, ну и просто сказать теплые слова, которыми была всегда богата ее нежная и одинокая душа. Зашла, ни о чем таком не думая, но, видно, в них обоих уже скопилась какая-то непонятная внутренняя энергия, которая требовала немедленного выхода. Она как-то не совсем к месту произнесла что-то про любовь, он тут же оценил по-своему, короче, Клавдия и ахнуть не успела, как он решительно опрокинул ее на свой огромный письменный стол, заваленный папками с уголовными делами, и… только большие белые ноги ее взметнулись над его головой. Клавдия полностью потеряла ощущение реальности, попав в стремительный и мощный водоворот, из которого ее безвольное уже потом тело спасли его же сильные руки, заботливо помогавшие ей обрести наконец устойчивость. Потому что ноги ну совсем не держали. И все это было настолько невероятно, что показалось вспышкой безумства в замутненном сознании. Однако пришлось заняться и своей одеждой, испытывая при этом не то чтобы унижение, а непонятный и почему-то изумительно сладостный стыд. Вот словно кошмар, к которому тебя безумно влечет возбужденное воображение. Господи, как же она его сразу возненавидела… ровно на пять минут. А может, и еще меньше, поскольку чувство стыда перед мужчиной, сотворившим с ней нечто прямо-таки невообразимое, вмиг исчезло, едва она убежала к себе, где вдруг и осознала, что он спонтанно совершил именно то, о чем она, может быть, всю жизнь и мечтала, боясь и вздрагивая в оторопи… Ну о чем после этого еще рассуждать?! В общем, влипла, будто муха в мед. И как она бешено его потом хотела, как мучительно растворялась в его чудовищных объятиях, а, его все не было. И смешивались злость и отчаянье, стыд и наивная ее храбрость, желание и отвращение… до той минуты, когда он, неожиданно навестив ее дома, принялся вытворять с нею то же самое, что тогда, в собственном кабинете, правда, надо отдать ему должное, теперь в более деликатной форме. Хотя… как еще посмотреть!.. Вот ведь и она прежде даже не подозревала в себе этаких зверских начал. А что говорить о нем, грубо говоря, дорвавшемся до голодной бабы! Причем как! Ох, фантазер…

Если Клавдия и думала о том, что он теперь не догадывался о ее тайных мыслях, то она ошибалась. Видел по мурашкам на оголенной коже полных рук, по нервным пятнам на щеках и шее и в глубоком вырезе на груди. Видел и убеждался, что настоящая страсть, как однажды выразилась сама Клавдия, словно бы подводя промежуточный итог в их любовных состязаниях, не должна быть пошло стыдливой или нарочито сдержанной. Александр Борисович был полностью с нею согласен, оно-то бы так, да вот беда — времени все не хватало. На скоростях не отыграешься, к тому же он вообще предпочитал в подобных делах обстоятельность, тем более что и дразнить «голодного зверя» бывает очень опасно. А ведь Клавдия имела, помимо множества самых разнообразных и часто совершенно неожиданных достоинств, очень добрую и щедрую душу, золотой характер, не претендуя при этом ни на какие основополагающие мужские принципы. Так зачем же обижать-то?

И еще подумал Александр Борисович, что сегодняшние похороны и поминки, уже изначально вызывающие у него этакую душевную изжогу, самой своей атмосферой наверняка испортят настроение. Ведь обязательно появятся дурные мысли о скоротечности человеческой жизни, о всяческих неприятностях, ее постоянно укорачивающих, словом, обо всем, лишающем жизнь ее первозданной красоты и радости. А поправить настроение можно, как давно знал Турецкий, лишь решительном и кардинальным способом. Но родная жена для такого случая не годилась — совсем другой душевный контакт, опять же и разговоры, сомнения, элементы недоверия и прочее, а вот с Клавдией? А действительно, почему бы и нет? В воображении вдруг вспыхнули давние, весьма, надо сказать, фривольные картинки… Опять же и «девушке» тоже необходимо держать себя в рабочей, строевой форме, то есть не только без конца копить, но обязательно при этом и щедро раздаривать, растрачивать необузданные еще свои силы. Ох, подумал он, сильно повезет однажды тому мужику, который пожелает стать мужем Клавдии Сергеевны! Это ж только представить! Она ведь ему при желании сможет продемонстрировать такое, от чего у ее избранника определенно глаза на лоб вылезут…

Он наклонился над Клавдией, упер в ее расширившиеся зрачки свой пронзительный взгляд и тихо спросил, какие лично у нее сегодня планы на вечер. По часто заморгавшим ресницам понял, что теперь любые перспективы могут быть продиктованы исключительно его собственными соображениями.

— Тогда дождись моего звонка, поедем вместе, — сказал он, посылая губами воздушный поцелуй, который, от невольного встречного движения Клавдии, едва не стал физической реальностью. Но Александр Борисович сдержал себя демонстративным усилием воли и произнес по слогам, но с большим чувством: — Ах, какая женщина, какая женщина… хочу такую! — и хищно задвигал челюстями.

А Клавдия удовлетворенно расслабилась, кокетливо повела полными плечами, и впечатление было такое, что она уже начала медленно раздеваться для него… Все-то оно, конечно, правильно, однако есть дела поважнее.

— Проследи, пожалуйста, чтобы постановление нашего генерального о передаче уголовного дела по поводу гибели губернатора Орлова к моему производству попало ко мне еще сегодня, ладно? Это будет твой весомый вклад, девушка, в нашу общую копилку.

— Ах, Сашенька… — только и хватило у нее сил.

Зато Александр Борисович многообещающе подмигнул ей, потому что твердо знал: бюрократическая волокита, обычная для их большого дома с длинными и кривыми коридорами, на страстном выдохе все более распаляемой греховными надеждами Клавдии Сергеевны, собственно, и завершилась, а нужный документ практически с этой минуты, можно сказать, уже у него в кармане. Вот так надо работать, а не ждать милостей от… природы…

Любые похороны в наше время, разумеется и когда они проходят на государственном уровне, несут сразу несколько нагрузок, главным образом показушно эмоционального плана. Тут ведь чаще всего главное внимание привлекает не покойник, а контингент провожающих, строгая последовательность выступлений, общий настрой и, наконец, тайные интриги, которые, как их ни скрывай, все равно невольно высовывают свои хитрые острые мордочки, словно какие-нибудь болотные кикиморы из-под замшелых коряг. Собственно, ради этих кикимор и отправился Турецкий в Центральный дом армии, надев свой не повседневный, а парадный мундир с генеральской звездой на погоне. Теперь он не просто какой-то там следователь, пусть и из Генеральной прокуратуры, а лицо сугубо официальное, имеющее право при необходимости разговаривать через губу с такими же, как он сам, генералами, число коих наверняка сегодня на «проводах» превысит количество штатских чиновников.

Закономерен вопрос: почему именно о военных думал в настоящий момент Александр Борисович? А потому, что очередь штатских еще не дошла, они понадобятся позже. И чтобы понять существо характера покойного, которым тот нередко бравировал при жизни, надо в первую очередь — установить личный контакт с теми, с кем Орлов провел лучшие и наиболее яркие годы свой жизни, то есть с военными.