Черная заря - Владимир Коротких

— Наверное, очень веселый?! — задыхаясь от смеха, спросил подполковник.

— Да нет, не очень, нормальный, — отвечал солдат.

— Ага, нормальный, только Клава эта всех в конце угробила. Да?! — заливался смехом Андрей.

Объяснения солдата только усиливали смех, и он потихоньку удалился в сторону клуба.

Насмеявшись от души, они повернули в сторону казармы.

— Да, фильмец как раз для поднятия настроения перед отправкой, — сказал подполковник.

— Нормальный фильм, про любовь, про пацанов. Я смотрел. Им интересно будет, — сказал Андрей. — Да и другого, наверное, не привезли.

В казарме было тихо. Дневальный отсутствовал.

— Наверное, тоже в кино подался, — решил Андрей.

— Ну, я думаю, не проспим. У меня часы с будильником. Швейцарские, водонепроницаемые, — успокоил подполковник и, отвернув рукав, показал наручные часы.

Часы были достаточно массивные даже для широкой кости их владельца. На циферблате было устроено еще два циферблата со стрелочками. Вокруг циферблата располагались еще какие-то деления по окружности. Такие часы Андрей видел разве что в кино про шпионов.

Глядя на часы, он, наконец, решил коснуться темы, ранее не упоминавшейся в их беседах:

— Игорь Петрович, часы в Афгане купили?

— Нет. Точнее, оттуда. Но подарок. Комдив один подарил, за очерк.

— За что? — переспросил Андрей.

Подполковник повторил:

— За очерк. Я ведь, собственно, только по погонам артиллерист. На самом деле я военный корреспондент. Время от времени езжу туда в командировки. В среднем на месяц-полтора каждый раз. Это третья моя командировка за полтора года, с момента ввода наших войск.

— Статьи в газеты пишете?

— Иногда и статьи. В основном очерки. Стараюсь материала побольше набрать. Может, когда-нибудь смогу написать что-либо более весомое, чем очерки.

— Книгу? — восхищенно спросил Андрей. Ему никогда ранее не приходилось разговаривать с представителями прессы. Корреспонденты, как артисты, казались ему участниками совершенно другой жизни, протекающей параллельно с жизнью обычных людей. А тут рядом такой типаж, подходящий скорее для кино с драками, стрельбой и погонями, но только не на роль работника пера и бумаги.

— Может, и книгу. Не знаю. Посмотрим, как сложится, — ответил подполковник. В его голосе почему-то послышалась легкая грусть.

Он сел на свою кровать, посмотрел на Андрея, стоящего рядом, и спросил:

— Ну а вы, Андрей, я вижу, первый раз туда?

— Первый, — ответил Андрей, смущаясь и как бы виновато. Он хорошо понимал, что вины его никакой нет в том, что многие уже там, а он только едет выполнять свой настоящий мужской военный долг. — По разнарядке, для прохождения дальнейшей службы. Куда конкретно, узнаю по прибытии.

— Ясно. Если не секрет, за провинность или в качестве поощрения?

— Не секрет. Я и сам толком не знаю. Особенно не объясняли. Пришла разнарядка. Я из претендентов один холостой, беспартийный и бесквартирный. Жил в офицерской общаге. С моей отправкой хлопот никаких. Хотя точно не за провинность. На последней проверке мой взвод себя хорошо показал. Мне комполка благодарность объявил. Короче, вот так, — сказал Андрей, сам будто бы впервые всерьез задумавшись над этим вопросом.

— Ну, а родители ваши как на это отреагировали?

— А что родители, я взрослый, да они и не знают. Перед отъездом из Москвы я позвонил им по телефону и обрадовал, что за хорошую службу, отличную боевую и политическую подготовку меня направляют служить в Германию. Номер полевой почты сообщу сразу, как доберусь. А по номеру полевой почты ведь не поймешь, где часть стоит, что в Германии, что там. Только цифры, и все. Дома был незадолго до этого — в отпуске. Так что в этом отношении все нормально.

Андрей рассказывал, ничего не утаивая, поскольку доброе, участливое отношение подполковника за время непродолжительного знакомства вызывало в нем уважение.

— А сами-то вы как относитесь к такой перемене места службы? — продолжал интересоваться подполковник, снимая с руки часы и кладя их на тумбочку.

Андрей присел на рядом стоящую кровать.

— Сам-то? Да нормально отношусь, можно сказать, по-мужски. Думаю, не простил бы себе потом, что, будучи офицером, не принял участия в настоящих боевых действиях, а так и пробегал на учениях по полигонам, да на картах провоевал. Я не жалею. Только вот… — он замолк, посмотрел в сторону, но скоро продолжил: — Шевелится у меня в душе пиявка. Неуверенность какая-то, что ли, тревога. — Он сцепил пальцы рук на уровне груди. — Вроде бы, с одной стороны, все в порядке. Я хорошо обученный командир взвода, в этом отношении мне стесняться нечего. Но, с другой стороны, трясет меня какой-то душевный мандраж, как бегуна перед стартом на олимпийских играх. — Андрей расцепил пальцы, достал папиросы и закурил, не спросив разрешения.

Но подполковник не возражал. Он внимательно смотрел на Андрея и слушал не перебивая.

— С бегуном все ясно — он боится проиграть, он к играм вон сколько готовился! А у меня что за трясун? — Он жадно и глубоко затягивался дымом. — Вот это состояние, Игорь Петрович, забрало меня примерно с середины дороги. Никак избавиться от него не могу.

Он искал глазами, куда бросить окурок и, не найдя, затушил его о подошву своего сапога, аккуратно положил на пол.

Подполковник посмотрел на него и, прервав паузу, дружелюбно сказал:

— Да в общем все не так уж сложно, хотя и совершенно непросто. Это страх, Андрей, — великое, на мой взгляд, чувство, которое одновременно может столкнуть человека в глубокую яму, а может и, наоборот, подтолкнуть к необычайному прогрессу, заставив многое преодолеть. Вы пока не вполне его осознали, потому что в таком обличье он, вероятно, посетил вас впервые и поселился на уровне подсознания. Страх за свою жизнь, вместе с тем подспудно и за судьбу близких. Раньше ведь вы тоже боялись, но было это осознанно. Боялись получить травму, не сдать экзамен, объясниться в любви, да много чего, но вам было все понятно, да и последствия неудач были предсказуемы. Однако вы никогда не боялись всерьез за свою жизнь. За то, что вдруг она может помимо вашей воли взять да оборваться. И последствия этого вами мало осознаваемы, хотя для окружающих вполне понятны. Поэтому в сложившейся ситуации ваше естество внутренне сопротивляется. И хорошо делает. Чем раньше вы признаетесь себе в том, что вместе с вами теперь этот беспокойный попутчик, тем лучше для вас.

Андрей, удивленный и обезоруженный рассуждениями соседа о том, в чем он боялся себе признаться, спросил:

— Чем же лучше, Игорь Петрович? Тем, что я струсил и трясусь, как холодец?

Сосед продолжал спокойно отвечать ему, будто он рассуждал о чем-то вполне обыденном, а не о смятении чувств молодого человека, который мало-помалу начинал испытывать отвращение к себе: