Чужая игра - Виталий Гладкий

— Так же, как и все мы. Или почти так, — неохотно ответила Кукла.

— А все-таки?

— Ее угораздило иметь квартиру в центре на первом этаже. Даже не квартиру, а просто полуподвальное помещение. Вот Федотовну и выперли эти самые «бизнесмены», чтобы сделать там магазин.

— Как это — выперли?

— Молча. Обвели вокруг пальца. Нажухали, как захотели. Обещали переселить в новый микрорайон, а когда она подписала бумаги, пнули под одно место ногой и забыли, как и звать ее. Хорошо хоть, не подвели под «несчастный случай». Знавала я и таких…

— Падлы… — резюмировал Маркуша. — И когда уже нажрутся?

— Жди, как же…

Стрёма заворачивала остатки еды в газету.

— У них утробы — что у твоего Баклушича. Пока все контейнеры из мусоропровода не проверит, никого к ним не подпустит. Хавает все подряд.

— Намедни едва не отдал концы — съел какую-то консерву, — сказала с мстительной радостью Кукла. — А жаль, что не сдох. Зараза…

— Гад, — согласился Маркуша. — Никакой управы на него нету… Кис-кис-кис… — позвал куда-то в темноту.

В световой круг вошла серая кошка — один скелет, прикрытый свалявшейся шерстью.

Маркуша положил перед ней кусочек колбасы. Она схватила его и утащила в глубь подвала.

— Мамаша… — Добрая улыбка неожиданно осветила угрюмое, заросшее неухоженной бородой лицо Маркуши. — Кошата у нее… — сказал он с теплотой.

— Спонсор хренов… — Стрёма со злостью пнула ящик, освобождая проход. — Ей они нужны, как телеге пятое колесо, — сказала она раздраженно. — Будут, как и она, по помойкам шарить. Лучше подохли бы сразу.

— Встали, мужики, — скомандовала Кукла. — Пора на промысел.

Похоже, в этой компании вожаками были женщины.

— Эй, погодите! — воскликнул я всполошенно. — А как со мной? Мне что, в таком виде чесать по городу?! Одолжите какую-нибудь одежонку. Я верну. Честное слово!

— Вернешь, как же… — недовольно буркнул Маркуша.

Но все-таки полез в свою торбу — он был единственным из всей компании, у кого и рост и комплекция в какой-то мере соответствовали моим.

Маркушин холщовый «комод» вмещал столько всякой всячины, что у меня глаза полезли на лоб; там нашлась даже пара галстуков.

— Выбирай… — Со вздохом сожаления Маркуша сунул в рот сигаретный окурок и чиркнул спичкой.

— Ей-богу, отдам…

Мне было очень неловко и стыдно, но иного выхода я не имел. И вообще — какого черта! Тоже мне, чистюля… Носят же люди этот… как его… кажется, секонд-хенд, старое тряпье, которое присылают в нашу бедную страну сердобольные иностранцы. А чем ты лучше?

Да, все это так, но видик у меня был еще тот…

Я шел задворками, но и там встречались ранние пешеходы. Ну что за дурацкая привычка пялиться на человека в рванье?!

Будто я один такой во всем городе…

Наша новая «демократия» наплодила столько нищих, что временами казалось, будто разверзлась преисподняя и оттуда хлынули зомби всех эпох и народов. Хромые, косые, безногие, скрюченные, дети, женщины, старики, притом любых национальностей… Они так и просились на полотна сумасшедшего художника.

На свой этаж я поднялся как идущий на дело начинающий воришка — согнувшись в три погибели и прикрывая лицо ладонью.

Дверь…

Что случилось с моей дверью?! Почему она скособоченная, обгоревшая, местами расщепленная?

Я с трудом повернул ключ в замочной скважине и вошел внутрь. Вешалка, зеркало — фу, лучше на себя не смотреть! — подставка для обуви…

Все как обычно. Светло, уютно, тепло… Или это мне так кажется после подвала?

В ванную, скорее под душ! Сбросить мерзкие обноски, отмыться дочиста, побриться, почистить зубы и забыть…

Что забыть? Забыть…

Кстати, где мама? На кухне? Мама… Мама…

Стоп, стоп, что-то не то… О чем это я? Мне кажется, я упустил что-то очень важное…

Важное?

Мама, где ты? Мама, я уже дома. Я пришел. Мама… Мама!

О господи, я вспомнил! Нет, я не хочу этого вспоминать! Этого не было, просто я видел кошмарный сон. Конечно же сон.

Но мама, она должна быть на кухне… В такую рань? Конечно. Мама готовит мне завтрак. Моя любимая, рано поседевшая старушка.

Впрочем, какая она старушка? Ей всего-то…

А сколько ей было, когда она померла? Почему померла? Она жива. Жива!

Опять в голову лезут страшные мысли. Прочь, прочь! Я знаю — уверен! — что это не так.

Но проклятая память настырна, она уже оправилась от похмельного синдрома и начинает раскручивать маховик воспоминаний. Мама… мама, где ты?

Нет! Не-ет!!! Господи, пусть это будет еще один страшный сон!

Увы, это не сон…

ОНИ УБИЛИ МАМУ! ОНИ ЕЕ УБИЛИ… УБИ-ЛИ-И-И!!!

Взи-у, взи-у, взи-у…

И так каждый день, непрестанно, сутки напролет. Это были даже не звуки, а их отражение в подкорке. Когда я услышал эти «взи-у…» впервые, мне стало немного не по себе.

Поначалу я подумал, что где-то работает какой-то агрегат. Скорее всего, предположил я, меня заточили в карцер воинской части, и там могла быть различная аппаратура связи и прочая.

Но когда равномерные и монотонные звуки начали вгрызаться в мои мозги, как черви-древоточцы, я, кажется, понял, в чем дело.

И в первый миг даже испугался.

Меня хотели сломать. И для этого применяли какую-то электронную пакость, возможно генератор ультразвука.

Когда-то мне приходилось слышать о чем-то подобном. Но за давностью и из-за амнезии мои сведения на сей счет были довольно скудны и в данной ситуации практически бесполезны.

И еще я заметил, что за мною ведется круглосуточное наблюдение — вместо глазка в дверь камеры был вставлен миниатюрный телеобъектив.

Конечно, я мог бы его разбить. Но тогда меня просто прикуют к койке, а телеглаз заменят другим.

И я решил до поры до времени не усложнять отношений ни с надзирателями, ни с Абросимовым — пока не разберусь, что ему от меня нужно.

Проклятый ноющий звук, практически едва слышный, но от этого не менее неприятный и действующий на нервы, как визг дисковой электропилы, не давал покоя ни днем, ни ночью. Он постепенно приводил меня в состояние вялотекущего бешенства, готового в любой момент взорваться и утопить здравый рассудок в омуте безумия.

Я уже начал подумывать о побеге.

Шансы были минимальными, но все равно были. И уж лучше погибнуть в схватке, чем провести остаток жизни в психушке.