Наемник пионерки Скворцовой - 2 - Михаил Николаевич Кисличкин

— В общих чертах, — произнес Илья неприятно пересохшими губами.

— На меня давят, — вздохнула Васнецова. — Сильно! Хотят, чтобы я отправила вас после карантина в клинику социального патогенеза на осмотр профильных врачей и медкомиссию. Ты понимаешь, что это значит?

— Не очень, — помотал головой Илья. — Но в любом случае мы вам неподсудны. Мы не ваши граждане, и вы не можете просто так нас судить и упечь под арест.

— А кто говорит про суд? — удивилась Вожатая. — Тебе разве Катя не рассказывала, про нашу систему поддержания общественного порядка?

— Нет. Не особо, — признался парень.

— Хм… странно. О чем вы вообще с ней говорили столько времени? Но ладно. Видишь ли, Илья, суд у нас полагается не всем. В Коммунистическом Союзе нет тюрем, — пояснила Васнецова. — Вообще. Коммунизм — это свобода, а свобода с тюрьмами не совместима. Если человек допустил серьезный проступок, то оценивается личность преступника и его раскаяние, тяжесть поступка и общественный вред. Если удается доказать, что преступление совершено без явного злого умысла или по неосторожности, а вред относительно невелик, то коммунара судят. Чаще всего на суде ему предлагают прилюдно раскаяться и самому назначить себе наказание. Затем это наказание утверждают судьи и этим все заканчивается. Иногда наказание присуждает судебная тройка, если подсудимый выносит самому себе слишком легкий приговор. В этом случае оно бывает весьма суровым. И наоборот, если подсудимый наказывает себя слишком строго, судьи могут смягчить приговор. Но судебное наказание не связано с лишением свободы, свободу у здорового человека отбирать нельзя. Обычно подсудимого лишают временно или навсегда части гражданских прав, приговаривают к обязательным общественным работам, деятельному покаянию на пользу обществу и так далее… варианты бывают разные, — махнула рукой Вожатая.

— Но совсем другое дело, если преступление тяжелое, совершено обдуманно, с явным злым умыслом, и в результате него кто-то погиб или нанесен значительный общественный вред, — продолжила Васнецова. — В этом случае человек уже не может считаться здоровым членом общества, который где-то случайно оступился или ошибся на жизненном пути. Перед нами социальный паразит или, еще хуже, социальный вредитель! Таких людей надо лечить, возвращая их здоровыми в лоно общества, в этом наш долг. Поэтому их лечат в учреждениях, занимающихся проблемой социального патогенеза. Примат свободы на соцпатогенов уже не распространяется, свободу больного человека можно и нужно ограничивать, чтобы он не повредил себе и другим. Тут уже не важно, чей он гражданин и кто он — из соображений гуманизма и общественного здоровья лечить больных надо в любом случае.

— Понятно, — мрачно протянул Илья. — Карательная психиатрия. Людей годами держат в больничке и превращают там в овощи.

— Не психиатрия и не карательная. Мы никого не караем. У нас нормальная социальная медицина, — строго заметила Вожатая. — Но ты прав, лечение бывает длительное, обычно оно тянется годами и даже десятилетиями. Бывают и неизлечимые случаи. А что поделать, при таких-то тяжелых диагнозах, — вздохнула Васнецова. — А насчет овощей… не суди по своему миру. Наши врачи творят чудеса! Многие паразиты и вредители, сотрудничая с докторами, добиваются стойкой ремиссии и выписываются под наблюдение врачей, а затем нормально живут и работают. Я их видела — они ничуть не похожи на «овощи». Это хорошие коммунары. Тихие, трудолюбивые, скромные, очень вежливые и спокойные, всегда улыбаются, готовы всем вокруг помочь и взяться за любую работу.

— Только с интеллектом у них не очень, — заметил Илья. — Мне так кажется.

— Тяжелые болезни бесследно не проходят, — вздохнула Вожатая. — Но их лечат. И вас вылечат, если найдут болезнь. Только мне кажется, что Движения и общественные советы со своими требованиями сдать вас в клинику не правы. Я думаю, что не стоит этого делать. Эти врачи из КСП… они могут не учесть вашей специфики, как аборигенов, переусердствовать с диагнозом. Не стоило бы доводить дело до их вмешательства. Но понимаешь, в чем сложность? — печально спросила она.

— Пока еще нет, — сглотнул комок в горле Илья, понимая, к чему все идет.

— Проблема в том, что ваше социальное здоровье нам с вами надо как-то доказать! Тогда и у врачей вопросов не будет. И вы должны мне в этом помочь! Нам надо вместе показать общественности, что вы достойные члены общества и друзья коммунистическому социуму. И тогда послезавтра из карантина вы поедете не на медкомиссию в клинику, а выйдете из подвала уважаемыми гостями Пионерского Движения, — с пафосом в голосе пояснила вожатая. — Перед вами будет открыт весь наш мир и масса возможностей! Я знаю, что вы мужественно сражались с Пузырем и это мужество будет по достоинству оценено. Мы вас щедро наградим, предоставим убежище в Союзе, а там, глядишь, вы все станете коммунарами. Знаешь, Илья… У меня есть основания думать, что Катя тебе небезразлична, да и ты ей тоже. Вы вполне могли бы быть счастливой парой у нас, не вижу тут никаких сложностей. Или, если захотите вернуться в свой мир, то сделаете это не только с заряженными ультатонами, но и находясь под нашей защитой. Но для этого надо немного постараться и кое что-сделать…

— Что именно? Подписать бумагу о сотрудничестве?

— Ну, зачем же так сразу? — улыбнулась Вожатая. — Кому нужны эти подписи? Илья, я тебе покажу в трайслере небольшой текст, ты его прочитаешь под защищенную от подделки запись. Желательно сделать это искренне, с живыми эмоциями, чтобы люди тебе поверили. В тексте ничего плохого написано не будет, только правда. Если вкратце — ты попал в сложную ситуацию, не сориентировался, поэтому принял неправильные решения, в чем сейчас раскаиваешься. Действия Мелькора ты осуждаешь как антигуманные, благодаришь Коммунистический Союз за помощь и целиком разделяешь его ценности. Готов нам помогать и во всем с нами сотрудничать. Поблагодаришь пионерское Движение за помощь. Вот и все, даже присяг никаких приносить не нужно. А, вот еще… после того, как прочитаешь текст сам, попросишь это сделать остальных. Я думаю, увидев пример командира, они не будут упорствовать.

— Ну, хорошо, — мрачно ответил Илья. — Допустим, вы нас сломали, и мы прочитали все, что вы хотите. А дальше-то что? Как по мне, так все будет еще хуже. После такого заявления мы будем не нужны никому. Мелькор предателей назад не примет, наша служба у него будет закончена. Без Мелькора мы вам тоже не нужны, разве что как объект для исследований. Не верю я в ваши обещания, Дарья Ивановна! Не будем мы здесь уважаемыми гостями. Не потому не верю, что имею что-то против вас лично,