Гардарика - Елена Чудинова

— Пракседа, а за что тебя нынче бранил отец Александр? — спрашивает одна.

— Ой, не спрашивай, Елсвея! — весело отвечает вторая. — Противный грек рассказал ему, что я всю неделю была на последнем месте по логике!

— Ох, девочки, Прасковья, Елена, ну нельзя же так! — всплеснув руками, говорит третья. — Сколько раз нам говорили в школе, что нельзя называть друг друга языческими именами!

— Да, Ирина, ты права! — говорит Прасковья-Пракседа. — А мы с Еленой хотим сбегать сейчас на пристань, поглядеть на каких ладьях в этот раз прибыл Гаральд с варягами… Ты пойдешь?

— Нет, не могу — обещала матери сразу после уроков — домой. До завтра! — девочка, названная Ириной, скрывается с широкой улицы в переулок.

— И что это Ирина никогда ни в лес, ни на реку искупаться, ни по городу погулять не пойдет? — задумчиво спрашивает подругу Елсвея-Елена.

— Да когда ей? — говорит Прасковья. — Их дома пятеро, а она — старшая. Мать — ключница у княгини, целый день в хлопотах. Трудно им. Отца-то Ирининого в позапрошлом году порубили насмерть в рукопашной, когда печенеги к городу подступали…

Толпа уносит от меня девочек-школьниц… Да, трудно представить себе, что этот такой беспечный и радостный город почти каждый год осаждают печенеги, и черная смола пятнами покрывает белоснежные стены, и свищут стрелы, и льется кровь… Впрочем, так ли беспечен даже этим солнечным мирным днем этот город? Вон идут куда-то молодые княжеские гридни: широкоплечие, высокие — как один, с ладными мечами на поясе… Вид у них усталый — видно, что всю первую половину дня провели они упражняясь в нелегкой воинской науке…

А это одноэтажное длинное здание, выходящее окнами на площадь, — библиотека… В открытое окно виден ряд столов, сидящие за ними люди… Вон — наклонился над пергаментом старик с густой пегой бородой: иногда поднимает голову, пишет что-то стилем на куске бересты и снова погружается в чтение.

Счастливы все, занятые мирным трудом! Но мне не время смотреть сейчас Киев… Сейчас я должен увидеть Ярослава, я должен увидеть его прежде, чем он увидит меня… Я полетел обратно, к деревянному зданию княжеского дворца.

Не эти ли высокие окна, выложенные прозрачной слюдой, ведут в его покои?..

Я спустился на карниз. Окно было чуть растворено.

…Широкий стол — завален книгами. Книг — пергаментных и берестяных, много в этой палате, просторной и светлой от широких окон, убранной в византийском стиле… Эта палата не была книгохранилищем, но по стенам, обитым светлою тканью с золотым рисунком, размещались в немалом количестве полки для книг.

Человек, которого я не заметил сразу потому, что он стоял в полумраке за резной колонной, в самом дальнем от меня конце палаты, положил на полку туго свернутую книгу и, чуть прихрамывая, подошел к столу.

Сердце у меня в груди забилось так, что мне подумалось на миг, что человек этот непременно услышит его стук…

Это был он — Великий князь Ярослав… Кем еще мог быть этот нестарый сухощавый человек с такими пронзительными серыми глазами на усталом лице?! Взгляд их был остер, как взмах стального лезвия… В остро подстриженной бороде — немало седых прядей, серебрятся кое-где и русые волосы, но движения и походка — по-молодому быстры, исполнены затаенной силы… Да и вообще от этого невысокого, чуть сутулого человека веет такой силой!.. Вот он каков — Великий князь Ярослав Владимирович, прозванный Мудрым…

— «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?» — негромко процитировал вслух он, глядя куда-то в сторону. — Переведи-ка!

— Доколе будешь ты, Катилина, злоупотреблять терпением нашим? — уверенно ответил чей-то звонкий голосок. — Это начало первой речи Цицерона против Катилины.

Чтобы увидеть, кому принадлежит этот похожий на звон колокольчика голос, мне пришлось проскользнуть через притворенную створку на подоконник. Теперь, находясь внутри, я смог увидеть девочку лет одиннадцати, сидевшую на низкой скамеечке. Девочка эта показалась мне дивно красивой: золотые ее косы были свободно распущены по плечам, на точеном синеглазом личике играл веселый румянец. На ней был зенденевый летник — в цвет глаз — ярко-синий, с зарукавьями и оплечьем из речного жемчуга… Девочка гладила свернувшегося у нее на коленях редкого привозного зверька, похожего на маленькую рысь, мне уже доводилось видеть таких зверьков — говорят, что они неоценимые охотники на крыс и мышей.

— Твои учителя не теряют времени, Анна… — серые глаза Ярослава смягчились немного при взгляде на девочку, он провел рукою по ее золотым волосам. — Я знаю, что в учении ты отстаешь только от Всеволода… Жалею иной раз о том, что ты рождена не мужчиной — ты более сыновей похожа на меня…

— Батюшка! А ведь прабабка Ольга княжила как мужчина! Почему ты не можешь дать мне, как даешь братьям, стол в Ростове или в Муроме, когда я вырасту?

— Ох, Анна! — Ярослав засмеялся весело. — Не те ныне времена.

— Но я не хочу, не хочу просто выйти замуж, как другие княжны и боярышни! Не хочу, чтобы все мои знания пошли только на то, чтобы обучать потом своих детей… Мне мало этого, батюшка! — в голосе девочки прозвучали слезы.

— Не горюй, солнышко золотое, знаю, что мало… Может статься, я с тебя со временем большего потребую. Кабы только ты меня тогда не укорила… — негромко, словно для себя, проговорил Ярослав. — Скажи-ка мне лучше, — князь в задумчивости прошелся по комнате, — ведомо ли тебе, что Эдвард приехал вчера в Киев?

— Да, батюшка: я так рада! Мы не виделись с Эдвардом Эдмундичем больше года. Скажи, а нельзя, чтобы он остался в Киеве?

— Нельзя, Анна… Понимаю, как грустно тебе было расставаться со своим товарищем: были вы дружны… Но мы, князья, живем не для себя, а для Руси: сейчас пребывание у меня в Киеве, при дворе, сына свергнутого Эдмунда, могло бы сильно повредить моим замыслам…

Еще немного, и речь зайдет обо мне: оставаться далее было бы нечестным. Только я успел подумать об этом, как порыв ветра неожиданно захлопнул у меня за спиной створку окна.

В то же мгновение послышался скрип дверей: в палату легко и быстро вошел Эдвард Айронсайд.

— Здрав будь, rex Малескольд, salve, Энни, si vales, bene est — не забыла ли ты еще, как вместе учили мы латынь? — со смехом произнес Эдвард: алый румянец выступил на его щеках — он был радостно взволнован.

— Куда, — рассмеялся добродушно Ярослав, обнимая Эдварда за плечи, — вишь, как рада…

Глаза Анны действительно сияли: когда Эдвард вошел, она стремительно вскочила на ноги, выпустив из рук своего зверька, и бросилась навстречу: сейчас она с лукавой улыбкой поглядывала на Эдварда, прячась за спиной отца…

Я был удивлен: все три человека, находящиеся передо мной, были так явно близки друг другу… Почему же Эдвард, говоря со мной о Ярославе, ни разу не говорил о нем иначе, чем о Малескольде, повелителе Руси, а об Анне — как об «regina filia» — дочери Великого князя?

Впрочем… «Князья живут не для себя», только что сказал Ярослав. И ведь ничто не помешало ему отправить в глухой лес того самого Эдварда, которого он с такою отеческой нежностью обнимает сейчас за плечи… Не помешало даже огорчение горячо любимой дочери… Да и кто знает, что готовит его могучая воля в грядущем и этой золотоволосой девочке?