Карл Ругер. Боец - Макс Мах

Карл был единственным, кто не ощущал горечи поражения, – прежде всего потому, что не участвовал в испытании и, значит, не мог проиграть. Одиночество, то абсолютное одиночество отвергнутых и отверженных, которое тяжким бременем легло на плечи оставшихся на скамье, не тяготило его. Одиночество было частью его жизни, неотделимой от всего остального, хорошего и плохого, что составляло жизнь Карла Ругера. Тем более его не мучил страх перед будущим. Оно еще не состоялось, это будущее – это или какое-либо другое – и, значит, объективно не существовало. До полуночи оставалось еще много времени, и многое могло за это время случиться – даже то, чего не предполагает ни один из присутствующих здесь и сейчас людей, есть у них Дар или нет. Возможно, об этом не знал и сам Карл. Как можно знать то, чего нет? Никак.

Карл был спокоен. Он снова достал трубку и стал неторопливо набивать ее табаком. Запах загорского табака всецело завладел его обонянием, отбросив прочь все множество разнообразных запахов, витавших вокруг Карла, даже запах ужаса, доминировавший в этой пестрой палитре еще мгновение назад. Он набивал трубку, лениво думая о самых разных вещах, и единственное, что мешало ему всецело отдаться тихой радости покоя среди взбаламученного противоречивыми эмоциями мира, это пристальное внимание двух женщин из Семейной ложи, уже который час не выпускавших его из виду. Такое внимание казалось необъяснимым, тем более что, как он подозревал, каждая из них имела свою особую причину интересоваться совершенно незнакомым ей человеком. Ему было любопытно, что у них на уме, что ими движет, что в нем привлекло их капризное внимание. Однако он знал, что рано или поздно, но получит ответы и на эти вопросы, как всегда получал ответы на все разумные вопросы, на которые так щедра была его бродяжья жизнь. Или не получит… С другой стороны, женщины смотрели на него с таким напряжением – которое только усилилось в последние минуты, – что Карл склонен был полагать, что никуда они не денутся – ни женщины, ни вопросы, – и любопытство его так или иначе, но будет удовлетворено.

А вот Дебора на него не смотрела. Сидела на передней скамье, с которой встала лишь однажды, два часа назад, чтобы через считанные минуты вернуться обратно с выражением потрясения на прекрасном лице, сидела выпрямив спину и высоко подняв голову и не разу не повернулась, чтобы посмотреть на Карла. И то сказать, с чего бы ей на него смотреть? Кто он ей? Что, кроме стечения обстоятельств, их связывает? Вероятно, она, как и большинство людей на ее месте, смотрела сейчас в свое будущее, каким нарисовали его жестокие законы Сдома и ее собственное воображение. Карл видел ее напряженную спину, золото ее вьющихся волос и едва ли не физически ощущал охватившее ее отчаяние. Впрочем, аура отчаяния, плотная, как туман над болотом, давно уже висела над скамьями проигравших и отверженных.

Судьи ушли. И служители, стоявшие с краю Беговой тропы во все время испытаний, готовые тут же выполнить любое поручение судей, исчезли тоже. На всем Гончем поле осталась лишь группа несчастных, потерянных людей, сидящих на скамьях участников Фестиваля. Приближалась развязка. Карл чувствовал, как подходят к ним сзади стражники, охватывая их скамьи полукольцом. Он не стал оглядываться, как сделали это некоторые другие. Оглянувшись, он наверняка не увидел бы ничего для себя нового – так имело ли смысл суетиться?

Карл усмехнулся, хотя веселья в его усмешке не было вовсе, и, достав огниво, закурил. Закуривая, он смотрел вперед, на залитую лучами заходящего солнца Семейную ложу. К сожалению, как ни сильны были его глаза, рассмотреть выражение лиц и глаз двух едва ему знакомых черноволосых красавиц Карл не мог.

– Следуйте за мной, – равнодушно сказал появившийся откуда-то сбоку офицер и неторопливо пошел в сторону княжеской ложи.

Он не оглядывался. Он знал, что они пойдут за ним, потому что больше им ничего не оставалось, оставшимся в одиночестве под взглядами горожан, смотревших на непрошедших испытание с притихших трибун ипподрома. Разве могли эти жалкие люди – практически уже рабы Сдома – не подчиниться воле города, прозвучавшей из уст офицера? И они встали со своих скамей и пошли за офицером. Пошел с ними и Карл.

Начиналась финальная часть Фестиваля. Без нее, как понимал Карл, праздник не был бы праздником, а зрелище зрелищем.

7

– Я объявляю протест. – Голос у девушки в алом платье был звонким и сильным и прозвучал в наступившей торжественной тишине как удар хлыста.

– Протест, – подхватили трибуны, и удивленный ропот пронесся по ипподрому, наполнив воздух тревогой и напряжением:

– Протест, протест, про…

– Протест? – Кое-кто из Кузнецов – и не только Кузнецов – с удивлением и раздражением посмотрел на молодую сестру, но возражений не последовало. По-видимому, она была вправе протестовать, если таково было ее желание. Но право – это одно, а его реализация – совсем другое. Поэтому и были удивлены и раздражены – хотя, вероятно, и по разным причинам – свидетели этой сцены.

Стоящий у перил своей ложи князь Семион тоже удивился. Он чуть подался вперед и посмотрел вниз, но увидеть девушку не смог – она находилась почти прямо под его ногами и край балкона надежно скрывал ее от княжеского взгляда.

– Кто протестует и в чем состоит протест? – громко и торжественно вопросил первый герольд.

– Я, Анна дочь Кузнеца, протестую, – резко ответила девушка, оставшаяся сидеть в своем кресле. – Один из них не принял участия в испытании!

– Это его право, госпожа, – ответил герольд. – Никто не может требовать от него иного, если таково его желание. Но, войдя в Сдом в Фестивальную ночь, он принял на себя определенные обязательства, вне зависимости от того, участвовал он затем в испытании или нет. Таков закон.

– Я знаю закон, – решительно возразила Анна. – Но на его бедре меч! Он может быть принят в дружину князя. Об этом я и прошу его светлость.

– Сожалею, госпожа, – ответил герольд. – Но ваш протест должен быть отклонен. Даже если бы его светлость князь ответил на вашу просьбу положительно, закон воспрепятствовал бы этому. Никто не видел этого человека в деле.

– Так посмотрите! – потребовала девушка, которая, по-видимому, не привыкла получать отказа в чем бы то ни было.

– Невозможно. – Герольд был непоколебим и спокоен, чего нельзя было сказать обо всех остальных, включая Карла, следившего за странным спором с огромным интересом. – Невозможно, – повторил герольд. – Время поединков истекло, и этот человек испытания не прошел, госпожа.

– Он не участвовал в испытании – вы способны понять разницу?

– Это его право, как я уже имел честь вам объяснить. Никто не вправе требовать от свободного человека, чтобы он участвовал в поединке.

– Вы сказали в поединке?

– Прошу прощения, госпожа, я имел в виду испытания.

Девушка уже хотела что-то сказать в ответ, но тут в разговор вступил сам князь. По-видимому, он заинтересовался Карлом и просьба Анны не была для него пустым звуком.

– Кто ты, чужеземец? – спросил князь. Голос у него был низкий и хриплый, но при этом сильный, и услышали его все.