Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

— Его больше нет, — Марина говорила медленно, будто каждое слово давалось ей с трудом. — Во всем я виновата. Лиля, не смотрите на меня так. Я не с ума сошла. Да, я виновата. Он из-за меня погиб.

— Да как же так?

— Глупо все получилось, — у Марины, наверное, перехватило горло: голос звучал тихо, с натугой. — Одноклассница пригласила меня на день рождения, туда и Миша пришел. Веселились, пели песни, забавлялись всякими играми, танцевали под проигрыватель. Поставили, как сейчас помню, пластинку «Тихо солнце с морем прощалось…». Миша ко мне подошел: «Приглашаю!» А я: «Не танцую!» Тут другой парень ко мне подскочил, и — последняя дура! — я изобразила на лице эдакую холодную усмешку, обняла партнера за шею и… В общем, показала, что умею танцевать страстное танго. Когда музыка отзвучала, Мишка снова поставил ту же самую пластинку и, бледный, решительно опять подошел: «Теперь со мной потанцуешь?». Я — ни в какую не соглашаюсь. Тогда, знаете, что он сделал? Забрался на подоконник, свесил ноги и говорит: «Не веришь, что люблю? Хочешь — докажу?» Я рассмеялась: «Что? С девятого этажа спрыгнешь, что ли? Прыгай! Мне все равно». А он посмотрел на меня — словами его взгляд не передать: с отчаянием, ненавистью, обожанием, и сказал: «Измучила ты меня. Если я тебе не нужен, то и я сам себе не нужен. Танцуй дальше!». И прыгнул…

Я слышал, как мама громко ахнула. Марина замолчала.

— Разбился? — прервала молчание мама.

— Да, — ответила Марина. — Врачи оказались бессильны.

— А ты? — испуганно прозвучал голос мамы. — Ты-то как такое пережила?

— А мне врачи сумели помочь, — Марина вдруг захохотала — громко, отчаянно. — Справиться с депрессией юной особы для них — раз плюнуть. Нет, вру! Помучались они со мной. Знаете, Лиля, мне все вдруг стало как-то безразлично. Такое ощущение: сижу в аквариуме, своем собственном маленьком аквариуме, эдакая золотая рыбка, смотрю из-за стекла на мир и людей, которые проплывают мимо меня, — меня не касаются ни звуки, ни запахи, ни ветер, ни дождь: я — тут, они — там, и ничего меня не интересует, и никто не нужен. К тому же друзья от меня отвернулись, они до сих пор считают, что я виновата в гибели Михаила. В школу я сама больше не пошла. Родители подумали-подумали, снялись с насиженного места, и мы переехали в городок под Владивостоком — Артем называется.

— Бедная ты, бедная, — пожалела мама. — Такое испытание!

— Лиля, меня не стоит жалеть, — остановила ее Марина, и голос ее звучал жесткими нотами. — Я действительно виновата. Но не хочу оправдываться. Мне все чаще кажется: во мне есть кто-то еще, какая-то непостижимая сила, которая двигает мной, и противиться ей невозможно. Я сама не понимаю, почему не могу до конца полюбить тех, кто любит меня. Наваждение какое-то дурацкое…

— И Володю тоже не любишь? — осторожно спросила мама.

— Он милый, хороший, добрый, — Марина говорила так, будто заклинание произносила. — Славный, замечательный, умный. Наверное, мне с ним было бы хорошо, очень хорошо, лучше не бывает. Но я боюсь, Лиля!

— Господи, да что с тобой? — встревожилась мама. — Ты вся дрожишь! Может, валерьянки накапать? Побледнела вся…

— Не обращайте внимания, — резко перебила ее Марина. — Права цыганка: я не смогу полюбить того, кто любит меня. У меня карма такая: мучиться от нелюбви любимого человека. Расплата за Михаила. За то, что убила свою любовь.

— Не выдумывай, — мама хлопнула по столу ладонью. — Не смей так думать! Просто ты, несмышленая, не знала, как поступить.

— Знала, — совсем тихо выдохнула Марина. — Но боялась. Мне казалось, что чувства Миши быстро пройдут, как только он добьется своего. В моих цыплячьих мозгах одна мыслишка только и крутилась: не уступать, иначе — пропала! И куда я потом денусь, если еще и забеременею?

— Девочка моя, — жалостливо протянула мама. — Господи, о чем же ты, бедняжка, думала! Если он тебя по-настоящему любил, то разве бы допустил до позора? Знаешь, любовь — это когда не думаешь о последствиях, любовь — это сегодня и сейчас, а там — будь, что будет!

— Неужели вы действительно так думаете, Лиля? — удивленно спросила Марина. — Как-то даже странно. Вроде возраст у вас не романтический уже…

— У любви не бывает оглядки, — упрямо продолжала мама. — Я точно знаю!

— А я точно знаю другое: у мужчин из-за меня вся жизнь идет наперекосяк: один вообще погиб, другой стал калекой, третий куда-то сгинул: может, уехал в дальние края, а может, его теперь тоже нет, — Марина говорила быстро, захлебываясь словами. — Лишь один жив-здоров, тот самый грузин Тенгиз, который меня научил разбираться в винах и зелени, и вообще много в чем еще научил разбираться. Я поняла, что должна не столько пылать страстью, сколько знать, когда и как не поддаваться ей. Чувствами, Лиля, нужно управлять. Правда, приходится слишком многим жертвовать, но зато получаешь удовольствие.

— Что-то я тебя не совсем понимаю, — недоуменно заметила мама. — Ты что, лишь играешь в любовь, так?

— Не совсем так, — голос Марины стал каким-то равнодушным и холодным. — Я и так слишком много сегодня наговорила. Ничего я вам не стану объяснять, Лиля. Скажу лишь, что Тенгиз меня не любил и, наверное, я никогда не буду ему нужна. А те, которые любили, тех уж нет, — она немного помолчала и вдруг выкрикнула: — Ну, как мне объяснить вашему Володе, что ему лучше забыть меня? Иначе будет мучиться.

Я мало что понимал из того, о чем говорила Марина. В ее словах содержалась какая-то тайна. Взрослая тайна. Невероятно прекрасный и ужасный потаенный секрет жизни старших. Только в болтовне соседского Мишки насчет любви все казалось просто и ясно. Он в деталях знал, как милуются мужчина и женщина, что они делают в постели, и даже — в каких позах, и зачем все это выделывают — тоже знал: «Пацаны, такой кайф ловишь, когда забиваешь по самое не хочу и спускаешь все, что есть. Пиз…ц! Будто на седьмое небо взлетаешь. Вот это и есть любовь. Наше дело не рожать: сунул, вынул и бежать. А вы че думали?»

Если честно, то я думал совсем по-другому. То, о чем рассказывал Мишка, казалось мне отвратительным и грязным занятием. Ну, как это — всунуть свой писюн внутрь девчонки, которая тебе нравится? Ничего себе! Ей же больно будет. Но в то же время мы, поселковые пацаны, видели собачьи свадьбы и видели, что петухи делали с курами, а кролики так и вообще вели себя бесстыдно: занимались этим самым поминутно и без всякого стеснения. Судя по всему, животным нравилось соединяться. Но они — животные, а мы — люди. У нас все должно происходить по-другому. Но как именно? Я не знал.

Меня охватывала жаркая удушливая волна, когда Мишка, сплевывая и поблескивая глазами, просвещал нас насчет секретов половой жизни. Однажды, заметив мое смущение, он хлопнул меня по плечу и нагло засмеялся:

— Пашка, а ты Зойку уже долбил?

— Ты что! — оторопел я. — Она не такая…

Я хотел объяснить, что она не из тех плохих девчонок, о которых рассказывал Мишка, но не стал продолжать мысль. Почему-то застеснялся, что пацаны засмеют меня. Они только и мечтали о том, чтобы поскорее испробовать то, что так красочно живописал Мишка.