Царица парижских кабаре - Людмила Лопато

Лиза Граббе – княгиня Белосельская-Белозерская Елизавета Николаевна, урожденная графиня Граббе (1893–1982), парижская манекенщица 1920-х – 1940-х гг., ведущая модель в Домах моды «Молине» и «Бальмен».

Тея Бобрикова — Бонне, урожденная Бобрикова, Екатерина Николаевна (1909 – ?), дочь полковника лейб-гвардии, крестница Николая II. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. парижская манекенщица, ведущая модель Дома моды «Ланвен». Затем хозяйка Дома моды «Катрин Парель» в Париже.

Ариадна Гедеонова — прославленная парижская красавица 1930-х – 1940-х гг., победительница конкурса красоты «Мисс Россия» 1938 г., впоследствии журналистка.

Киса Куприна – Куприна Ксения Александровна (1908–1981), дочь писателя, парижская манекенщица и киноактриса 1920-х – 1930-х гг. В 1956 г. вернулась в СССР, где стала переводчицей, издала воспоминания «Куприн – мой отец» (М., Советская Россия, 1971).

Мария Успенская – Успенская Мария Алексеевна (1876–1949), актриса. Училась в Варшавской консерватории, затем – в Москве, на Драматических курсах Адашева. Играла в провинциальных труппах, с 1911 г. – в МХТ. Участница легендарного спектакля Первой студии МХТ «Сверчок на печи» (1914) и экранизации спектакля (1915). В 1916–1918 гг. снялась в нескольких фильмах. Участница гастролей Художественного театра по Америке в 1922–1923 гг., осталась в США. Вместе с Ричардом Болеславским руководила Американским лабораторным театром, играла в бродвейских постановках. В 1929 г. открыла в Нью-Йорке свою театральную школу. В 1936 г. вновь начала сниматься в кино. После дебюта была номинирована на премию «Оскар». В фильме «Нашествие» сыграла мать главной героини, роль которой исполняла Грета Гарбо. В «Мосте Ватерлоо» с Вивьен Ли сыграла русскую преподавательницу балетной школы, в фильме ужасов «Человек-волк» – цыганку-прорицательницу (эта роль считается лучшей киноработой Успенской).

В декабре 1949 г. погибла при пожаре в своей квартире в Лос-Анджелесе. Об Успенской см., например, в воспоминаниях актрисы МХТ Веры Павловой: «Кое-кто из труппы остался в Америке, как Ричард Болеславский, ставший потом известным фильмовым режиссером. Осталась там и Мария Алексеевна Успенская (по прозвищу Маруча). Говорят, она имеет свою драматическую студию, ездит в собственном автомобиле и курит сигары. Мне смешно это себе представить, когда я вспоминаю Маручу – некрасивую, старообразную, очень маленькую и худенькую. Правда, она несомненно талантлива, а это главное». (Мемуары Веры Павловой. Публ. И.Л. Соловьевой. Диаспора: Новые материалы. Вып. 2. – СПб.: Феникс, 2001. С. 192).

Бывшая шахиня Ирана – Сорайя, в 1951–1958 гг. супруга шаха Ирана Мохаммеда Резы Пехлеви, неизменный персонаж парижской светской хроники тех лет.

«Марь Иванна, очень странно…» Первые артистические впечатления. Вертинский, Лемешев, Елена Трутовская. «Харбинский киднепинг»

Вскоре после моего рождения семья переехала в большой дом в Новом городе. Он стоял на возвышенности, на южном берегу Сунгари. На двух пересекающихся проспектах, Большом и Вокзальном, кипела деловая жизнь, были лучшие магазины и кафе, красивые здания Русско-Азиатского и Русско-Китайского банков, Правления КВЖД, бывшего Гарнизонного собрания (похожего на крепостную цитадель, в стиле ар-нуво), Московских торговых рядов, акционерного общества «Чурин и К0» (на крыше которого была прелестная, почти сказочная круглая башенка с куполом), иностранных консульств…

Огромный храм японских синтоистов на Вокзальном проспекте занимал целый квартал! Впрочем, неподалеку располагались и лютеранская кирха, и католический костел, и армянский храм, и русская старообрядческая церковь, и буддийский храм Цзилэсы с драконами на черепичных крышах.

А на пересечении двух проспектов, на круглой площади, стоял бревенчатый Свято-Николаевский собор, выстроенный еще первыми харбинскими переселенцами.

Помню наш особняк, огромный фруктовый сад, теннисный корт, каток, турецкие бани и три маленьких отдельных домика для служащих. К нам из революционной России добралась младшая сестра мамы, Ольга Михайловна, с мужем и шестью детьми. Они разместились на первом этаже дома, где прожили много лет.

По российским понятиям о семейных отношениях того времени в переезде к нам тетушки, дядюшки, шести кузенов и кузин ничего из ряда вон выходящего не было. Хотя проблем, конечно, хватало.

По нашему саду гуляли белые барашки, мы почему-то называли всех их по имени-отчеству. Как-то раз вдруг степенная овца Мария Ивановна исчезла. Все дети в доме, числом девять человек, волновались два дня, расспрашивая всех, где же овца. Один из поваров наконец нехотя ответил: «Кажется, Марию Ивановну съели…»

С мамой, по крайней мере неделю, мы были холодны как лед.

Харбин моего детства – это и ледяные горки, и каток на Сунгари. Река была очень любима горожанами. Еще задолго до прихода русских маньчжуры дали ей имя Зунгари-ула – «Молочная река»: действительно, летом вода в реке была мутной, белесой. Китайское название Сунгари переводилось весьма поэтично – «Река кедрового цветка».

Харбин моего детства – это и подружки, и школа, и музыка. У нас несколько раз менялись гувернантки. Была и «фребеличка» Анна Адамовна, выписанная родителями из Германии, чтобы учить нас немецкому (куда быстрей мы научили ее говорить по-русски), и энтузиастическая, полная идей Эмма Петровна – с ней мы увлеклись марионетками, спектакли в доме шли через день, и до сих пор не могу забыть, какое удовольствие я получала от домашнего кукольного театра! Самым большим горем и самым суровым наказанием за шалости для меня в ту пору были слова Эммы Петровны: «Сегодня в театр можешь не приходить».

Некоторое время спустя к нам поступила гувернанткой Вера Ивановна, вдова офицера-колчаковца, научившая меня петь самые первые мои романсы – «Молодушку» и «Мы встретились случайно, вдруг и странно…» Оба романса я пою до сих пор.

День был расписан по часам: занимались английским и французским, брали уроки танцев. С шести лет меня учила музыке изумительная харбинская пианистка Аптекарева, и уже в восемь лет я, как и другие ее ученики, играла на концертах в Железнодорожном собрании.

Это были ответственные выступления: зал вмещал полторы тысячи слушателей!

А летом концерты «Желсоба» часто устраивались в саду.

У нас была устроена сцена для домашних спектаклей. Ставили мы «Золушку» и забытую теперь оперетту «Иванов Павел», любимую русскими гимназистами, их школьным невзгодам и посвященную. В ней я изображала сторожа. Вся моя роль была в два слова – я звонила в колокол и говорила невероятно низким басом: «Пора вставать!..»