Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры - Екатерина Вильмонт

Так пусть от этой краткой любви останется ребенок. Я толькохотела, чтобы дочка была похожа на него, а уж воспитаю я ее по-своему, доброй ихраброй. Чтобы не боялась любви.

На следующий день я вызвала к себе Леру и мы с ней закрылисьна кухне.

– Лерка, я беременна! – заявила я с места вкарьер.

– Что? От Марата?

– От кого же еще?

– Вот скотина! Ну я ему устрою!

– Лерка, не смей! На коленях прошу – никому ни слова! Ябуду рожать!

– Рожать? Ты в своем уме? Куда тебе еще младенец в этотад?

– Ничего, прорвемся, я же оптимистка. Рожу себе дочку ссиними глазами…

– А если будет сын, да с серо-зелеными, тогда что?

– Нет, я чувствую, будет девочка… Только, ради бога, нислова ни Вольке, ни тем паче Марату. Ничего от него не хочу, вот дурак, пройтимимо такой любви…

– Слушай, но ведь пузо-то не скроешь. Воляшка мигомсмекнет, что к чему.

– Я уже все продумала – ты сейчас скажешь своемуВоляшке, что я про Марата и думать забыла, что у меня бешеный роман с кем-тодругим, а потом сообщишь, что я от него забеременела, а он меня бросил.

– Вот еще! Что это тебя все бросают?

– Значит, я такая невезучая.

Лерка как-то криво улыбнулась: она чувствовала свою вину иответственность за мои мучения с Маратом. Как-никак кандидатура ее Воляшки. Ивдруг с жаром заговорила:

– И правильно, и рожай, ни фига, сдюжим, будем всевместе ее растить, нас много, каждый что-нибудь для нее сделает, будет у насдочь полка! Молодец Кирусик! Правильно! Раз Бог дает – надо рожать! Тем болеетакая любовь! Умница! Вот только говорить, что тебя еще какой-то хрен бросил, яни за что не буду. Не волнуйся, я сумею заткнуть Воляшке рот. Пусть толькопопробует вякнуть – сразу выгоню к чертям! – развоевалась Лерка. Она не моглаиметь детей, и перспектива принять участие в моем ребенке ей, видимо, пришласьпо душе.

В одном мне не откажешь – друзей я выбирать умею. Никто изних не остался равнодушен. Помогали все и морально, и материально, и физически.Когда я была на пятом месяце, умерла мама. А еще через месяц скончался во снепапа. Я осталась одна, беременная, и если бы не халястра… Как-то один старый имудрый еврей сказал мне, что такая тесная компания друзей по-еврейскиназывается халястрой. Нам всем так понравилось это слово, что с тех пор мы исами стали звать себя халястрой. Где теперь та халястра… Иных уж нет, а тедалече. Петя – в Америке, Мишка-маленький – аж в Зимбабве, Люба – в Израиле,Мишка-большой в последние годы так отдалился от нас, что его тоже как бы и нет,Андрей умер… В Москве остались только Лерка с престарелым Воляшкой и Алевтина,которая, овдовев, сбегала замуж в Англию, но через три месяца бросила богатогоанглийского мужа и вернулась в Москву. Кроме меня, ее мало кто понял. Но, едвавернувшись, она сразу же нашла работу, целиком ее захватившую, и любовь, прямона работе, не отходя от кассы. И совершенно счастлива, тьфу-тьфу, чтоб несглазить.

А тогда, двадцать лет назад, вся халястра дружно меняподдержала. Никогда я не чувствовала себя матерью-одиночкой. Расти Даша сродным отцом, наверное, она не была бы так присмотрена и ухожена, как в нашейхалястре. Подружки с детьми делились опытом и детскими вещичками, бездетные супоением нянчились с нею, Мишка-большой присматривал за нею как врач, аМишка-маленький, геолог, уговорил меня, когда Дашке было три года и остро всталвопрос дачи, поехать с ним на Урал поварихой в геологическую партию и взять ссобой Дашку, которая часто простужалась и которую надо было закалять. Яотважилась на эту авантюру, и не зря. Как же там было здорово! Дашка целымиднями паслась на лужайке под присмотром кого-то из наших, плескалась в речке,загорела дочерна, забыла о простудах и диатезе, а я, помимо поварскойдеятельности, с которой легко справлялась, очень много рисовала. Красота тамбыла необычайная. Синие горы! Мы жили на просторной круглой поляне, на берегумелкой, но чистой речки Демид. Я вставала в шесть утра, вылезала из палатки и вутренней дымке шла мыть оставленную с вечера посуду. Я мыла ее в речке, спеском, вода была необычайно теплая, и эта простая работа доставляла мнеогромное удовольствие. Тишина, только пение птиц да плеск воды. Потом яготовила нехитрый завтрак и шла будить команду. После завтрака все уезжали, нокто-нибудь один оставался со мной и Дашкой. Ах, что это было за время! Я попаласовсем в другой мир. Домашняя девочка, выросшая в семье старых московскихинтеллигентов, воспитанная в правилах хорошего тона, я вдруг попала в средуработяг, да и интеллигенты в нашей партии были тоже не знакомого мне розлива.Но я мгновенно освоилась, мне было хорошо с ними, я полюбила их, а они полюбилименя, о Дашке и говорить нечего, в ней все души не чаяли. Никто никогдасловечка дурного мне не сказал. А один из наших шоферов, двадцатитрехлетнийкрасавец Митька, влюбился в меня и служил мне верой и правдой – таскал воду,чистил картошку и грибы, привозил букеты полевых цветов и кружки лесной малины,ничего не требуя взамен. Но однажды, когда мы на целый день остались вдвоем, несчитая Дашки и двух «партийных» собак, он вдруг подошел ко мне сзади и крепкообнял. Я хотела было оттолкнуть его, возмутиться, но день был жаркий,головокружительно пахло травой, рекой, лесом, и этот запах мешался с легкимзапахом бензина и молодого мужского тела… Короче, природа взяла свое. Я толькоуспела прошептать:

– А где же Дашка?

– Спит, не бойся, я сам ее уложил. Идем скорее!

Мы любили друг друга в высокой траве за палатками. Три слишним года воздержания дали себя знать, а он был так молод, так силен, такхорош. Истомленные, мы лежали в траве, забыв обо всем, и вдруг раздался звонколокольчика.

– Что это? – вскинулась я.

– Дашка проснулась. Я ей к ноге колокольчик привязал,чтоб не убежала.

– Ну ты и хитер! – засмеялась я.

– Нужда заставит – будешь хитрым!

Он приходил ко мне каждую ночь и был моей отрадой до концасезона. А в Москве мы почему-то потеряли друг друга из виду. Может, оно и клучшему.

– Мамуля, ты не спишь?

– Нет, детка, не сплю, так лежу, вспоминаю разное. ДажеУрал вспомнила.

– Да, там было здорово!

– Неужели ты что-то помнишь?

– Конечно, речку помню, собак и костры. И еще помню,как руками рыбу поймала.

– И тут же отпустила!

– Да, она скользкая была, противная. До сих пор мнепротивно брать в руки живую рыбу.

– Дуреха ты у меня, иди сюда, поцелуемся. Дарья, я хочук морю!

– Так вставай и пошли.

– А далеко?

– Пешедралом полчаса, а можно поехать на машине.

– Никаких машин! Пошли пешком. С городом надознакомиться без колес, а то не почувствуешь его как следует.