Баннерет - Мстислав Константинович Коган

— Разве может сравниться солдатская еда с утончённой пряностью столетнего вина или необычным вкусом заморских фруктов, — Янош постарался изобразить радушное удивление. Вот только на меня это не произвело никакого эффекта. За полторы недели совместного путешествия я успел выучить один очень важный урок — торгаш будет шевелить пальцем только в том случае, если это принесёт ему выгоду. И если он так расстарался, значит, он хочет на что-то меня развести.

— У вас, кажется, ко мне было какое-то дело.

— Да-да, конечно, — с энтузиазмом закивал Янош, — Друг мой, видите ли, мы не совсем поняли, чем вызвана ваша тревога по поводу нашего лагеря. Мои люди, к сожалению, не столь закалённые жизнью, как ваши и не привыкли ночевать на голой земле. К тому же у нас есть товары, которые никак нельзя хранить под открытым небом. И мы бы не хотели…

— Чтобы мои ребята ошивались рядом с ними, — продолжил за него я, — Я вас услышал.

— И ваш ответ…

— Мой ответ: нет. Твоим людям придётся потерпеть, по крайней мере, пока мы не доберёмся до Риверграсса. Дальше сможете вставать по старому, если обстановка позволит.

— И всё это…

— Из-за твари найденной нами в лесу.

— Друг, — торговец широко улыбнулся, — Я понимаю, что вами движут исключительно благородные мотивы. И вы искренне переживаете за наши жизни. Но, быть может, вы всё же преувеличиваете серьёзность грозящей нам…

Он не договорил. Над лагерем тяжелой волной прокатился заунывный вой боевого рога. Послышалось встревоженное ржание лошадей. Резкие крики команд. Скрип взводимых арбалетов.

— Опасности, — продолжил за него я, вытаскивая меч из ножен, — Вот сейчас и узнаем.

Сказал, и вышел на улицу.

Глава 3 «Тёмное искусство»

— Да здесь он был, точно вам говорю! — боец, которого звали Ривз ткнул пальцем в сторону неспешно колыхавшегося травяного моря, — Только что там стоял человек в балахоне. Я даже окликнул его, мол, кто таков будешь. А когда не ответил, выстрелил, значица из самострела. Токмо этот хер сразу пропал, будто его и не было.

— И ты решил поднять на уши весь лагерь? — с подозрением взглянул на бойца я.

— Так это… Вы сами ж, господин капитан, сказали, мол, ежели кого увижу — сразу бить тревогу.

— Так. А ты что сделал?

— А я… — боец замялся, пытаясь сообразить, каким образом его угораздило попасть в эту логическую ловушку, и как теперь из неё выбираться.

— Не мучай парня, — хмыкнул Бернард, — Он сделал всё правильно. Почти.

С одной стороны сержант был прав. Парен сделал ровно так, как понял мои слова. С другой стороны, в мелочах вроде этого «почти», как говорится и кроется дьявол. Сейчас то ладно, но вот в бою подобная «вольная» трактовка приказов может стоить его боевым товарищам жизни. И неплохо бы до него это как-нибудь донести. Как, впрочем, и до остальных. Правда, это всё ещё не повод делать публичную выволочку, и уж тем более не причина, чтобы лишать бедолагу жалования.

— Ладно, хер с тобой, золотая рыбка, — махнул я рукой, — Показывай куда стрелял.

— Так это… Тудыть, — Ривз снова махнул рукой в сторону широкого травяного моря.

— Нам нужно знать наверняка, куда именно, — покачал головой я, — На земле могли остаться какие-нибудь следы или кровь. Так что давай, показывай, пока я добрый.

Солдат что-то недовольно проворчал, перехватил поудобнее арбалет и спрыгнул с повозки. Мы с Бернардом последовали за ним. Болт искали недолго. Солдат на удивление хорошо запомнил, в какое именно место он выстрелил. То ли благодаря приметным ориентиром — небольшая проплешинка из примятой травы, рядом с которым росла молодая берёзка. То ли просто благодаря удивительно хорошей памяти.

На том месте, куда вонзилась стрела и впрямь обнаружились следы. Тощие ступни, заканчивающиеся пятью неестественно длинными пальцами и глубокими рытвинами от острых когтей. Следов было много. Тварь успела изрядно здесь потоптаться, прежде чем наш боец её заметил и выстрелил. Что ещё больше удивляло — он даже умудрился попасть. Почти. На том месте куда воткнулся болт, к земле пригвоздило обрывок ткани. Обычной старой мешковины, навроде той, из которой был сделан балахон повешенного.

И вот это уже напрягало. Либо твари достаточно разумны, чтобы одеваться, пускай и в рванину. А раз разумны, значит, куда более опасны, чем обычные хищники-людоеды. Либо то повешенное в лесу тело, вместо того, чтобы просто висеть, как это вообще-то и полагается делать обычному трупу, вылезло из петли и попёрлось следом за нами. А может, и то, и другое сразу. Так или иначе, это дело уже не просто попахивало, а прямо таки воняло дерьмом, в которое мне бы очень не хотелось вляпываться.

Я прикрыл глаза и попытался прислушаться к ощущениям. Обычно любая творимая магия оставляет за собой эманацию. Некий след, вроде того, что остаётся за лодкой на воде. По нему любой, хоть сколько-нибудь понимающий в этом ремесле человек, мог определить место, где недавно колдовали. А особо опытные колдуны могли даже сказать характер применяемых заклинаний. Но мне в этот раз не повезло. Вокруг была лишь глухая, непроницаемая тьма. Лишь где-то далеко позади едва заметно пульсировал мягкий бело-голубой свет ауры Айлин.

— Всё посмотрел, — поинтересовался Бернард, оторвав меня от созерцания бесконечно-вечного.

— Да, — кивнул ему я, вставая с корточек и разминая затёкшие ноги, — Вот только ничерта не понял. Как эта сука умудрилась подобраться так близко к лагерю незамеченной? И куда потом делась? Не растворилась же в воздухе.

— Некоторые упыри, из тех, с которыми мы имели дело, очень даже растворялись, стоило им только нанести какое-нибудь увечье, — напомнил мне сержант.

— Ага, — хмыкнул я, — Вот только там ими руководил сбрендивший колдун.

— А что мешает здесь объявиться такому? — непонимающе уставился на меня Бернард.

— Как бы тебе объяснить, — я задумчиво почесал бороду, — Тогда на перевале… Там повсюду были магические эманации. Мы с Айлин буквально нутром их ощущали. А здесь… Ничего подобного. Тихо, как в могиле. Либо твари умеют скрывать свой магический след, либо... его просто-напросто нет.

— Даже не знаю, какой вариант хуже, — покачал головой сержант, — Ладно. Идём обратно в лагерь. Нечего тут, на открытом месте торчать.

Внутри лагеря царило оживление.