Два господина из Брюсселя - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Повинуясь инстинкту самосохранения, Жан и Лоран отошли в сторону.

Прошло несколько лет.

Жан и Лоран приблизились к пятидесяти, не лучший возраст для мужчины, когда начинается обратный отсчет: будущее более не казалось им бесконечным, это просто было время, которое им осталось. Больше не стремясь подгонять события, они хотели замедлить ход времени.

Они бы сильно изумились, если бы кто-то напомнил им, что десятью годами ранее они что ни день говорили о Женевьеве.

Сохранив свою любовь, они обрели привычку любви, все меньше воспринимая ее как чудо. Каждый гадал, какой была бы его жизнь, сделай он иной выбор, не избери именно этого спутника жизни, предпочтя его всем прочим… Естественно, эти умозрительные вопросы не находили ответа, хотя и омрачали их повседневное существование.

В «Сердечной удаче» Жан уже не выслушивал сплетен Анжелы, так как итальянка переехала с улицы Ренар и, следовательно, сменила соседей.

Однажды, когда он раскладывал украшения в витрине, ему вдруг показалось, что у него галлюцинация. По ту сторону стекла женщина со знакомым лицом указывала прелестному мальчику лет десяти на браслет из лазурита. Жан не знал, на кого смотреть — на сына или на мать: ему было удивительно видеть превращение задорной, с искрящимися глазами, Женевьевы в счастливую мать, а сияющая красота мальчика привела его в восторг.

Прогуливаясь по торговой галерее, Давид и Женевьева обменивались замечаниями по поводу выставленных в витрине драгоценностей, не замечая, что на них из бутика украдкой поглядывает Жан.

Красота Давида потрясла его.

Любопытствующие двинулись дальше. Жан мог бы выйти из магазина, нагнать их, уговорить посмотреть украшения, примерить их. Но, окаменев, он не реагировал, витринное стекло стало непреодолимой границей, стеной между прошлым и будущим.

За ужином, когда он поведал историю Лорану, тот беззлобно высмеял его, а потом спросил:

— Давид — он правда так красив?

— Истинная правда!

На следующий день Лоран вновь задал этот вопрос:

— Он красивый?

Жан кивнул и как мог описал Давида.

Назавтра Лоран слегка изменил свой вопрос:

— Очень красив? Как именно?

Теперь он возвращался к этой теме непрестанно…

Жан понял, что не может дать исчерпывающий ответ, и реагировал вопросом на вопрос:

— Хочешь его увидеть? Можем дождаться его около дома.

Лоран просиял.

В половине пятого они припарковались на улице От в квартале Мароль, чуть поодаль от входа в дом, где жила Женевьева.

Вдруг появился мальчик, и Жан указал на него пальцем.

Давид, закинув ранец на спину, не шел по тротуару, а скорее танцевал, легкий, как радость.

Покрасневший Лоран наклонился вперед, пригнулся и, задержав дыхание, пристально вгляделся.

Поняв, что друг крайне взволнован, изумленный Жан обернулся к нему. На шее Лорана напряглись жилы.

Мальчуган, улыбаясь, пересек проезжую часть и, пройдя по улице Ренар, вошел в подъезд своего дома.

Лоран перевел дыхание:

— Я уверен, что если бы у тебя был сын, он был бы похож на Давида.

В этот миг Жан понял, какую страсть питает к нему Лоран.

Они долго сидели молча, сплетя пальцы и откинувшись на подголовник кресла, потерянно глядя вдаль. К их переживанию, кроме силы чувства, владевшего ими, примешивались еще и фрустрация, отчаяние и острое глубинное сожаление о том, что у них нет детей.

— Тебе так этого не хватает? — шепнул Жан.

— Ребенка?

— Да…

— Мне недостает маленького тебя — тебя в миниатюре, карманного Жана, которому я был бы необходим. Я безмерно дорожил бы им, ни на каплю не уменьшив любовь к тебе. Ты ведь знаешь, я способен на большее, не все еще растрачено.

Лоран улыбнулся, обрадованный тем, что сумел выразить волновавшие его чувства, и спросил Жана:

— А ты?

Тот не ответил. Мысленно он никогда не формулировал свои мечты или разочарования словами, тем более такими. Он сменил тему:

— Лоран, ты что, так сентиментален?

— Ты вместо ответа нападаешь на меня. А ты?

Жан остолбенел, и Лоран отчетливо, как если бы обращался к глухому, повторил:

— А ты?

— Я… я не допускал подобных мыслей. Я ведь не жалуюсь на то, что я гомосексуал и не страдаю от этого…

— Но ведь все по-прежнему в порядке?

— Нет, но я веду себя, будто все в порядке.

— В глубине души ты со мной согласен. Так скажи это! Скажи, что завидуешь этим гетеросексуалам, которым ничего не стоит настряпать себе подобных, даже когда они не любят друг друга! Скажи, что хотел бы, чтобы у нас был малыш, который путался бы под ногами, мальчуган, похожий на нас с тобой. Скажи, ну скажи это!

Жан выдержал взгляд своего спутника; он медленно, будто нехотя, кивнул, прикрыв глаза; тотчас он почувствовал жжение и вдруг разрыдался. Лоран притянул его к себе, заставляя расслабиться.

Странная нежность…

Когда они пришли в себя, Лоран взялся за руль и с улыбкой произнес:

— К счастью, мальчик нас не видел! Его бы немало позабавило наше старческое кудахтанье…

С этого дня Давид стал самым большим везунчиком в квартале Мароль. На улице он вечно находил деньги. Если ему не везло с даровыми билетами в кино, то он получал приглашения в театр от невесть какой благотворительной ассоциации, пекущейся о культурном развитии молодежи. Ни в один почтовый ящик не опускали столько бесплатных дисков, книг, парфюмерных флакончиков! К двери его квартиры почтальон доставлял подарки от мэрии: велосипед, теннисную ракетку, роликовые коньки. По весне ему досталась от некой организации, якобы оценившей его успехи в учебе, — поездка в Грецию на двоих (он мог выбрать, с кем ехать). Естественно, он отправился в Афины в сопровождении матери. Такое везение породило легенду: у него, благодаря веселому нраву, и прежде была куча приятелей; теперь же он стал любимцем фортуны; даже взрослые нередко обращались к нему, спрашивая накануне тиража лотереи про его любимые цифры.

Вместе с тремя десятками сверстников Давид в июне принял первое причастие. В громадной церкви Нотр-Дам-де-ля-Шапель, относившейся к польскому католическому приходу, Жан и Лоран смешались с толпой родителей, дядюшек, двоюродных братьев и сестер, которые поздравляли подростков со вступлением в пору расцветающей юности. Так что они могли не прятаться и, усевшись в переднем ряду, вволю налюбоваться Давидом.

Отныне не проходило и дня, чтобы они не думали о нем. Лоран оставил Королевский парковый театр, чтобы стать режиссером в «Галери», крошечной антрепризе, где ставили бульварные комедии; так что в перерыве он частенько забегал к Жану в «Сердечную удачу», благо театр и магазин разделяло каких-нибудь двадцать метров. За бокалом вина они беседовали обо всем на свете — то есть о Давиде, — а затем отправлялись работать.