Палач - Евгений Бабарыкин

В коридоре раздался легкий шорох, потом два чуть слышных шага – и Ира, моя любимая девочка, моя жизнь и надежда, единственное, что держит меня сейчас в этом проклятом городе, появилась в дверном проеме. Она обвела взглядом комнату, ни разу не посмотрев на меня. Каждый раз, когда она приходит, у нее такой вид, как будто она попала сюда впервые.

– Привет, – у меня от волнения сел голос, перехватило дыхание, и последние буквы я с трудом выдавил из себя.

Она молча кивнула и наконец посмотрела мне в глаза. Всего на мгновение, тут же отвернув голову чуть в сторону.

Я чувствую, как спина немеет, руки покрываются «гусиной кожей», а волосы шевелятся, словно наэлектризованные.

Кажется, никогда не смогу понять, почему она так на меня действует. Нет, она красива, стройна и все такое… Прекрасная фигура, может быть, чуть худощава… Тонкое лицо в обрамлении густых, прямых и тяжелых темно-русых волос. Высокий чистый лоб, короткий маленький нос и полные чувственные губы. И глаза. Огромные, оттененные густыми ресницами – нереально яркого зеленого цвета. Из-за глаз ее избегают городские парни. И их несложно понять: стоит встретить Иру на улице, рядом с кусочком земли, затянутой зеленой «ряской». Когда увидел Иру в первый раз после почти десятилетнего перерыва (о нашей первой встрече расскажу чуть позже), я в буквальном смысле чуть не хлопнулся в обморок. Мы столкнулись на окраине города. Не знаю, как она забрела в это довольно опасное место, – может, задумалась и это получилось случайно. Но что-то мне подсказывает, что она решила поискать встречи с демопсом: обычно все происходит быстро и, наверное, почти не больно, в конце концов, боль мы чувствуем мозгом, а любимый прием демопса – откусить за раз полчерепа. Нет головы – не чувствуешь боли… Надеюсь все же, что она действительно заблудилась в тот день…

А от первой нашей встречи у нее на скуле остался легкий шрам. Я даже не помню ее ребенком. Не знаю, как так получилось. Или она настолько изменилась за это время? Или цвет глаз меняется, когда человек взрослеет? Так вот, эту историю она сама рассказала мне полгода назад.

Случилось это так. Когда нас с матерью поймали охотники, мы ничего, конечно, толком не поняли и уж точно не знали, что нас, как скот, отправят на съедение демону. Меня и маму разлучили сразу же, как только привели в город. Ее посадили в ту же тюрьму, что используют сейчас, – пятитонный контейнер, стоящий в одном из дворов и используемый прежним владельцем в качестве гаража. А меня закрыли в одной из квартир на первом этаже, с решетками на окнах.

Мне тогда было четырнадцать, и, верно, у меня что-то не в порядке было с головой от постоянного голода. Да еще мне здорово досталось от охотников: я сопротивлялся и пытался вырваться, после того как маме заломили за спину руки. В общем, я сделал жуткую глупость – вылез в форточку из квартиры днем, чуть ли не у всех на виду. В то время я был неимоверно худ, что не учли мои тюремщики. И мне удалось протиснуться между прутьями решетки. После того как вылез, умудрился сделать вторую глупость – побежал к контейнеру выпускать маму. Я же не знал, что накануне она под страхом моей смерти отправилась по дороге в сторону завода. К тому времени – не знаю, каким образом, верно, опытным путем – горожане выяснили, что если отправить на завод живого человека, то демон не будет терроризировать город всю следующую неделю.

Но я-то этого не знал, а если бы и знал, то все равно, наверное, побежал бы к контейнеру. А куда мне еще было деваться? Прямиком к демону? Или обратно в лес, который тогда произвел на меня неизгладимое впечатление, и оно было далеко не приятным – мы чудом отбились от семейной пары одичавших ротвейлеров и чуть не попали прямиком в пасть демопсу, который совершенно случайно отвлекся на других собак, не вовремя начавших на нас охоту.

В общем, я беспрепятственно добежал до площади, и, пока взрослые очухались, за мной погнались дети. Все они были младше меня. Но они питались намного лучше, и каждый по отдельности был сильнее, не говоря уже о том, что их было человек десять, не меньше. Единственное, что я мог сделать, – убежать. Я и побежал. А они погнались за мной, радуясь новой забаве. Уже тогда дети знали, что человеческая жизнь ничего не стоит. Я это сразу понял, как только увидел их довольные рожи. Так что будьте уверены – бежал я изо всех сил. Но мне и тут не повезло: эти мелкие изверги загнали меня в тупик между высоким бетонным забором и старой трансформаторной подстанцией. И принялись забрасывать камнями. Просто так сдаваться я не собирался, и мне удалось несколько раз отправить в моих обидчиков их же камни. Попал я всего один раз и, помнится, успел обрадоваться истошному крику и брызнувшей крови. Потом мне прилетел ответный камень в голову, и я потерял сознание.

Если бы не подоспевшие охотники, меня наверняка забили бы до смерти. Вот такой парадокс: получается, что я обязан жизнью кому-то из охотников. Тех, кого я люто ненавижу до сих пор за то, что моя мать мертва.

Так вот, тем волчонком, в кого я попал, оказалась Ира. Не знаю почему, но в то время я точно никак ее не выделил из толпы ребятишек.

И вот она стоит в дверях комнаты и трогает тонким пальцем маленький шрам на скуле – говорит, эта привычка у нее осталась с того времени. Я не знаю, может быть, и так. По-настоящему я знаю ее всего полтора года. Хотя что это я? Я по-прежнему совсем ее не знаю…

– Будешь есть? – спрашиваю осторожно, как будто боюсь спугнуть.

Она опять смотрит на меня, а кажется – мимо. Не дожидаясь ее ответа (губы чуть дрогнули), я встаю и иду на кухню. Проходя мимо, не могу удержаться и втягиваю носом воздух. Она пахнет елью, запах которой постоянно висит в воздухе, и мятой – наверное, почистила зубы перед тем, как идти ко мне.

Горожане всегда хотят есть. Не все, но большинство. У меня уже все приготовлено. Еще днем я сервировал поднос и сунул его в холодильник. Он, конечно, не работает, электричество-то пропало еще после Первой Кары. Я делаю это, чтобы запах не заполнил всю квартиру, и кто-нибудь не учуял его с улицы. Когда дело касается Иры, я боюсь даже собственной тени.

Я взял поднос, отнес его в комнату и поставил на журнальный столик возле тахты. Взглядом приглашаю Иру подойти. Она секунду колеблется, потом ее тень падает со стены в коридор, за дверь. Ира проходит в комнату и садится в соседнее с моим кресло. Я вскакиваю и бросаюсь на кухню – забыл принести вино.

Вернувшись, вытаскиваю из серванта два бокала и разливаю терпкую, черную в свете керосинки жидкость. Подаю один фужер Ире. Она берет его тонкой белой рукой и, не дожидаясь меня, делает глоток. Отставляет вино в сторону и принимается за нехитрую закуску. На подносе – копченая зайчатина, порезанные помидоры и несколько листов салата. Я мог бы предложить и больше, но тогда она откажется есть. Ира знает, что зайцев я ловлю сам, а овощи вымениваю на то же мясо у одной женщины, живущей на противоположной от меня стороне площади.

Ира берет лист салата, и он сочно хрустит на ее ровных белых зубах. Потом она берет кусок мяса и отрывает тонкие бело-коричневые полоски и отправляет их в рот. Я вижу, что она сдерживается, а не то уже жмурилась бы от удовольствия. Видно, дела в городе совсем плохи, если и она голодна. Ее отец пусть и мелкая сошка в руководстве города – он занимается заготовкой дров и с его мнением мало кто считается – но все же его семья должна получать продуктов если не в изобилии то, по крайней мере, в достатке.