Баязет - Валентин Пикуль

— Он ударил солдата, который был георгиевским кавалером.

А солдатам, господин полковник, как вам известно, кресты дают за пролитую кровь, а не за умение подслужиться! ..

— Ну что ж. Я благодарен вам за объяснение. — Хвощинский черео стол протянул ему руку, и Карабанов был вынужден пожать ее. — Мне весьма отрадно знать, что мой офицер мыслит именно так. И мне кажется, случись подобное с вами в моем полку, мои офипсры никогда бы не осудили вас за это…

«Мой полк… мои офицеры» — эти слова старик произносил с какой-то гордостью.

Тут с улицы послышался мягкий топот копыт, звяканье стремян, шумные вздохи лошадей.

Хвощинский распахнул окно.

— Вот! — радостно воскликнул он. — Как раз кстати: это казаки из вашей сотни. Они ходили в горные аулы. Пойдемте, заодно посмотрите и людей…

Офицеры вышли. Перед саклей спешились несколько всадников.

Размундштучив лошадей, они сразу ослабили подпруги, ладонями смахнули с лошадиных спин обильный пот. Казаки покрылись в дороге пылью, ходили от долгой скачки раскоряками, лица у них были усталыми.

— А вот и ваш урядник Трехжонный, — показал полковник на пожилого костистого мужика с обличьем Пугачева, — он казак весьма исправный…

Урядник, неторопливо высморкавшись, пошагал к офицерам.

Длиннющая змея нагайки его, оплетенной с хвоста в пряди конского волоса, волочилась за ним в серой рыхлой пыли.

Трехжонный с небрежной ленцой козырнул под мохнатую шапку.

— Так что, ваше высокоблагородие, — сочно сказал он, — возвернулись мы… Экая подлость! По камнюгам все больше, ажник подковы ссеклись. Чичас до кузни едем. А в аулах-то, кажись, спокойно. Вы не тревожьтесь, ваше высокоблагородие. Только вот давеча мне армяне шибко жаловались…

— Что там? — живо спросил Хвощинский. — Какой аул?

— Да не то вроде Курдусук… Или же — Бардысык. Запамятовал, кажись, по причине необразованности… Там, ваше высокоблагородие, овец пощипали. Во субботу, кажись. А потом двух девок не нашли. Одна — грузинка, другая — жидовка будто, сказывали.

Видать по всему, тоже схватили. Туретшина-то рядом…

— Ты за кордоны выходил? — спросил Хвощинский, поглядев на Карабанова: мол, вы слушайте, это больше для вас, привыкайте…

— Да и за кордонами были. Вроде как бы тихо на той стороне:

скотина пасется, по дороге на Ван только двух верблюдов с поклажей и видели… Тихо все!

— Ну, ладно, идите на отдых, — разрешил Хвощинский и раскрыл кошелек. — Вот вам рубль, можете сходить к маркитанту: он сегодня водку привез.

Трехжонный рубль взял. Перекинув хвост нагайки через плечо, широко раздвинул бороду в сердечной улыбке:

— Ваше высокоблагородие, за Иркским перевалом, в леску, недалече отсюда, двух барсов приметили… — Урядник снял шапку, помахал ею над плешивою розовой головой, остужая ее. — Видать, — добавил он с благодушием, — парою ходють. Так что и забить их можно! ..

Карабанов с Хвощинским вернулись обратно в саклю. Полковник мимоходом щелкнул пальцем по развешанной на стенке карте.

— Видите, что говорят: тихо, пусто, спокойно. А какая тут тишина, если на прошлой неделе двое солдат пошли хворост рубить и не вернулись. Только сегодня наш маркитант Ага-Мамуков мешок привез. На дороге лежал. А в мешке — головы…

Взяв со стола одну бумагу, Хвощинский протянул ее поручику со словами:

— Вот, не угодно ли прочесть, что пишет сотник Ватнин, побывавший недавно в пограничных аулах. Кази-Магома, сын нашего незабвенного Шамиля, перешел недавно границу… Прочтите сами!

В рапорте, написанном коряво и безграмотно, Карабанов с удивлением прочел:

Прибыв в аул, где жили христиане, Кази-Магома, член свиты султана турецкого, поймал всех армян и, налив в корыто молоко, после сыра оставшееся, в коем кормят собак, и побив кошек в ауле, поклав их туда же, да также из отхожих мест положил туда кал человечий, и тем, избивая, стал кормить их под угрозой смерти и насильничания их женок. Претерпевшим армянам, кои плакали, говоря мне это, я обещал заступу от российского воинства…

— Страшно! — невольно вырвалось у Карабанова.

Хвощинский отпил воды и продолжал:

— Балканы еще аукнутся нам здесь… Мы с вами, поручик, попадем в Эриванскую колонну генерала Тер-Гукасова. Вон, можете взглянуть на карту, куда нас черт понесет! В долины Арарата — на Баязет… А кому-то достанется Каре, кому-то — Батуми. Мы, поручик, с вами как пластырь: чем больше оттянем турок с Балкан, тем легче будет Гурко и Скобелеву в Болгарии…

Андрей молчал. Когда же он собирался откланяться, Хвощинский подергал себя за ус и неожиданно остановил его:

— Простите, у меня к вам будет еще вопрос…

— Да, пожалуйста.

Полковник как-то замялся, пожевал тонкими высохшими от жары губами:

— Скажите, Карабанов… Карабанов… М-м-м, видите ли, вы случайно… Впрочем, ладно! Это не столь важно сейчас. Есть дела поважнее…

Карабанов спрятал понимающую улыбку.

— Я догадываюсь, господин полковник, — сказал он, — что именно вас интересует: не тот ли я Карабанов, который был знаком с Аглаей Егоровной до ее супружества с вами?

Старик натужился, покраснел, задергал под столом хромой ногою.

— Да я… И не то хотел сказать, но мне…

— Да, это — я! — ответил Андрей наотмашь — так резко, словно ударил.

Вечером этого дня урядник Трехжонный впервые пришел к нему с рапортичкой, положил ее на стол: детскими каракулями в ней были перечислены лошади, запас сена, количество боевых шашек, отчет по кузнице.

— Лошади здоровы, — доложил он.

— А люди? — спросил Карабанов.

— А люди тоже.

— Впредь, — наказал поручик, — начинать доклад о людях, а уж потом о лошадях!

7

Карабанов невольно вспомнил, как плакал в Новороссийске помещик, проигравший ему красавца Лорда, когда казак привел в Игдыр его коня, живого и невредимого, все такого же быстрого и легкого. Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.

— Ну, молодец, — похвалил казака Карабанов. — Тебя зовут-то как, чтобы знать?

— Ожогин я, Дениска… Мы из станицы Суворовской. Колечко-то ваше при мне. Может, жалкуете по нем? Так возьмите…

— Нет, брат. Что подарено, то подарено. Если вот выпить водки когда захочешь, приходи ко мне: всегда напою.

И они расстались вроде друзьями…

Как-то встретил его Некрасов, обнял за пояс.

— Вы мне нравитесь, поручик, — сказал он.