Обратная сторона радуги - Мария Евдаева

– С каких пор кто-то интересуется мнением с Гондваны?

– С момента раскола Пангеи, – спокойно сказал профессор. – Есть более существенные вопросы?

– Нет.

– Ну, вот и отлично.

– Вопросов нет, я не поеду, – твердо заявил Рубен и демонстративно направился было к двери, в которую вдруг влетел его стремительный коллега доктор Хаим Левенберг. Он, как обычно, был в курсе всех текущих дел.

– Приветствую, господа!

– Рад был поболтать, – бросил Рубен уходя.

– Что опять произошло?… А, кажется все ясно, Боннер отказался ехать в Европу, а наше присутствие на конгрессе, разумеется, необходимо.

– Да необходимо, Хаим, Боннер, конечно, парень сложный, но далеко не дурак. Ну а ты-то человек благоразумный. Постарайся его убедить.

Дверь снова распахнулась.

– Благоразумный Хаим! Тебе не надоело это слушать? – Спросил Рубен.

– Смертельно надоело, но ты никак не доставишь мне удовольствия отдохнуть от этой фразы.

– Значит, договорились, – обрадовался профессор. – А сейчас я просто засыпаю на ходу. До завтра, ребята.

«Дорогой Рубен Эмильевич!

Пишу Вам, потому что больше у меня нет ни одного близкого человека, и только злой рок не позволил мне стать вашей племянницей. Мои родители погибли во Львове летом 1941 года, когда немцы убивали всех польских интеллигентов. Мне тогда было четыре года, я стала жить с бабушкой, но она вскоре умерла. Не помню, сколько времени точно я пряталась, но однажды меня нашли. Во Львове с приходом немцев появилось много украинских националистов, они носили желто – голубые повязки, грабили евреев и поляков, вели себя, как настоящие бандиты. Один такой нашел меня и отвел к немцам. Помню, что меня везли на поезде в Польшу. Там было очень много людей, в основном, евреев. В конце пути у меня закружилась голова, и я потеряла сознание. Так я оказалась в лагере.

В больнице работала еврейская девушка из Венгрии, Агнеш Боннер. Я почти уверена, что это ваша сестра. Она говорила с врачом по-немецки, я мало что понимала, но кажется, ей удалось доказать, что мне уже почти десять лет и я могу работать.

Она ночевала в маленькой комнатке в самой больнице, меня привела туда же и объяснила, что теперь я буду её помощницей Сейчас я понимаю, что так она спасала меня от верной гибели.

А потом не раз говорила, что когда прекратится весь этот ад, она увезет меня в Палестину и удочерит. Но этому не суждено было случиться, маму Агнешку убил немецкий офицер по имени Христиан Рейтенбах, он часто крутился у больницы, наверное, что-то подозревал. Я несколько раз слышала, как он пытается заговорить с ней по-венгерски, но она всегда молчала. Однажды она задерживалась, и я осторожно выбралась, чтобы поискать её. Но увидела только, как Рейтенбах и один еврей, которому он, наверное, приказал помогать, несли её тело и закапывали за бараками.

Я снова пряталась, к тому времени я уже хорошо выучила больницу, а когда пришла Красная армия вернулась с ними в Москву.

Вас я заметила, когда вы говорили с другом. Сначала вы хмурились, но увидели что-то интересное и заулыбались. Эта улыбка показалась мне очень знакомой, точно так же улыбалась ваша сестра. Сначала я не придала значения этим воспоминаниям, но когда объявили ваш доклад, у меня уже не было сомнений, я знала, что у мамы Агнешки есть младший брат и сразу поняла, кто передо мной.

Наверное, я не должна выражать радость в печальном письме, но такая возможность может и не повториться. Хочу вам сказать: вы не должны грустить, вашей сестре должно быть очень хорошо в раю. Я тоже хочу попасть в рай, чтобы встретить своих родителей и маму Агнешку. Я не верю, что они просто перестали жить, как сгоревшие свечи, скорее всего, они продолжают жить в раю.

Напишите мне, если посчитаете нужным, я буду рада.

С уважением Марта Гловацкая.»

Хана сложила письмо.

– Ты разговаривал с ней?

– На глазах у советской делегации? Я бы её погубил.

– Верно. Но мы должны что-то предпринять, – решительно сказала Хана. – Мы можем пригласить в Израиль эту девушку.

– Мы должны жить, как раньше. Увы, мы можем только навредить. Девушка поступила импульсивно, этому порыву нельзя потакать, мне остается добавить только «к сожалению».

– Ты ей не веришь? Она знает, где похоронена твоя сестра. Ты же так мечтал найти её все это время.

– Живую.

– Марта последняя из тех, кого Агнеш видела живой.

– Вот поэтому я и не могу обесценить жертву своей сестры. Её не вернешь, а если я сейчас войду в жизнь этой девочки, даже по её просьбе, я и её жизнь разрушу. Она полька, Агнеш не успела её официально удочерить. Кто в нашей стране признает её моей племянницей? А на родине ей могут перекрыть все дороги за переписку с израильтянами. Анико, любимая, да ты не хуже этой Марты витаешь в облаках.

– Она так обрадовалась тебе…

– Она обрадовалась прошлому. Но я-то не Агнеш, я её младший брат, ухудшенная версия Он чиркнул спичкой, но Хана оказалась проворнее.

– Не может быть, чтоб ситуация оказалась совсем безнадежной. Я позвоню адвокату…

– Валяйте, – не выдержал Рубен, – пишите, звоните, попадайте в рай, а у меня в аду есть враг по имени Христиан Рейтенбах, и я намерен заглянуть ему в глаза или что там есть в аду.

Хана молча опустила письмо в шкатулку.

Рубен впервые повысил голос на жену, к тому же он невольно обманул ожидания последнего человека из прошлого и чувствовал себя отвратительно.

1977 г.

Став столицей молодого государства один из древнейших городов планеты приосанился и расцвел. Неужели эти выскочки – новостройки Тель-Авив и Ришон Ле Цион решили, что Иерусалим позволит им себя перещеголять? Нет уж, и ультрасовременный торговый центр, возвышающийся над восточным базаром, и высокооснащенная больница с видом на легендарную гору Скопус, хранящую следы Александра Македонского, и дорогие автомобили у входа в ресторан под взглядами привязанного неподалеку навьюченного ослика – все это напоминало сказку о внезапном пробуждении красавицы, проспавшей несколько веков.

Когда от центральной станции в Иерусалиме отошел в Хайфу скорый поезд, молодой офицер взял полистать забытый кем-то журнал, но либо журнал оказался неинтересным, либо парень окончательно выбился из сил, читать он передумал, достал из нагрудного кармана цветной снимок и стал внимательно его разглядывать.

На снимке были изображены двое молодых мужчин в форме офицеров воздушно-десантных войск, стоящих перед ветряной мельницей, той самой мельницей, выстроенной в Иерусалиме лордом Монтефиоре. По назначению мельница Монтефиоре так ни дня и не проработала и только добавляла сюрреализма в общую картину.

Как будто подчиняясь законам иерусалимских контрастов, офицеры на снимке были абсолютно разными: высокий, статный брюнет и маленький рыжеволосый толстячок с добрейшим лицом и веселыми глазами. Но сторонний наблюдатель сразу понял бы, что перед ним два крепких друга, а если бы не израильская военная форма и не достижения современной фотографии, смело предположил бы, что именно эта картина вдохновила Сервантеса на написание Дон Кихота.