Секрет - Катерина Даймонд

Прежде чем успеваю прочитать отрывок хотя бы один раз, дверь открывается, и в комнату заглядывает папа. Говорит, чтобы я надел уличную обувь и пошел с ним. Начинаю нервничать. Иногда отец возвращается из своих вечерних экспедиций со сбитыми в кровь суставами пальцев. Мне приходилось видеть, как он бил маму, причем довольно сильно, но даже тогда на его руках следов не оставалось. Так что кровь, очевидно, из-за чего-то другого.

В машине мы не разговариваем, так как он включает громко музыку. Останавливаемся возле какого-то ресторана, но, выйдя из машины, мы не заходим внутрь, а идем по переулку к другому дому. У папы есть ключ. Внутри накурено и как-то странно пахнет. Лица двух сидящих в комнате женщин мгновенно меняются: на них появляется страх. Обе замирают. Мне становится немного легче оттого, что папа притесняет людей не только дома. Кофейный столик заставлен непонятными вещами: здесь банки и коробки странной формы, белый порошок, пакеты с таблетками и зелеными листьями и даже бритвенные лезвия.

Блондинку зовут Минди. Под глазами у нее черные пятна, да и вообще она не выглядит очень чистой. От грязи волосы местами кажутся темными. На ногах синяки, хотя она их не замечает. Глаза останавливаются на руках отца: она видит, что у него ничего нет, и сразу успокаивается. Другую девушку зовут Марго. Это имя звучит шикарно. По крайней мере, оно показалось мне шикарным, потому что в старом фильме так зовут красивую леди в длинном развевающемся платье. Вот только эта Марго выглядит совсем по-другому: у нее голубые волосы и столько туши на глазах, что невозможно понять, какого они цвета. Голова Марго с одной стороны обрита, а на шее заметна татуировка. Это какое-то слово, но прочитать его я не могу.

Девушки обращаются к отцу «папочка», и мне это кажется странным, потому что они нам совсем не родственницы. Марго вскакивает, подбегает к отцу и целует в губы, однако он отстраняется и с силой ее толкает. Она ударяется о стол, и несколько банок с пивом падают на пол. Минди бросается их поднимать. Я вспоминаю, что ее имя тоже встречается в старом фильме, который отец иногда смотрит по телевизору. Интересно, как девушек зовут на самом деле?

Папа велит мне посидеть на диване, пока справится с делами, и поручает Минди за мной присмотреть. Хватает Марго за запястье. Вижу, что сжимает очень сильно, но она не вырывается, не сопротивляется и не кричит, а покорно выходит из комнаты вслед за ним. Минди включает телевизор, музыкальный канал. Там исполняют рэп, который я совсем не люблю. Достает из пакета листья и сворачивает сигарету. Смотрю, как она зажигает и затягивается так глубоко, что, прежде чем вынимает сигарету изо рта, почти половины уже нет. Выдыхает прямо мне в лицо. Дым пахнет терпко и горько – совсем не так, как то, что курит папа. Губы Минди потрескались и явно болят, но она все-таки нервно мне улыбается. И сразу становится намного симпатичнее. Рука лежит на моей ноге, и я притворяюсь, что это вовсе не моя нога, даже когда она водит пальцами по коленке. Просто смотрю телевизор.

К тому времени, как папа возвращается, моя голова тяжелеет. Но не болит, а как будто наполняется густым туманом. Марго не показывается, и на минуту Минди заметно пугается – до тех пор, пока сверху не раздается громкая музыка: очевидное свидетельство того, что у Марго все в порядке. Это чувство мне знакомо: иногда отец уходит с мамой в комнату и потом возвращается один. Раньше я часами ждал возле маминой комнаты, чтобы убедиться, что она выйдет. Она всегда выходит.

Папа шепотом разговаривает с Минди. Она кусает губу, пытаясь казаться хорошенькой, но на самом деле выглядит очень усталой и испуганной. Только сейчас замечаю, что всякий раз, когда папа протягивает к ней руку, она начинает дрожать, едва заметно трястись. Боится передернуться от отвращения, однако тело отчаянно этого хочет. Очевидно, наказание хорошо известно. Слышу, как Минди часто дышит и пытается тихо возразить. Говорит, что я всего лишь ребенок, и она не может это сделать. Не может сделать что? Очевидно, когда-нибудь я вырасту, и тогда она исполнит поручение. Я все еще чувствую себя странно и вдобавок испытываю вину оттого, что не помогаю Минди. Сейчас папа ее ударит. Мы все это знаем, а потому больше сказать нечего. Просто сижу и смотрю спектакль.

Как и предполагалось, папа хватает Минди за волосы и бьет лицом о стену. Из носа брызжет кровь, но она лишь тихо хнычет. К моему удивлению, папа зовет меня и сует лицо Минди в мое лицо. Она осторожно целует в губы, и я ощущаю металлический вкус ее крови. А еще рот немного пахнет алкоголем, и это мне совсем не нравится. Папа отпускает Минди, и она берет меня за руку. Папа говорит, что через некоторое время за мной придет. После этого Минди ведет меня наверх, в свою спальню.

Потом, по дороге домой, вспоминаю тот отрывок, который завтра придется читать наизусть. Слова приобретают новое значение.

«Сейчас я возвращаюсь издалека, причиняя боль многим мужчинам и женщинам на прекрасной зеленой земле, а потому пусть он зовется Одиссеем… Сыном Боли. Это имя он честно заработает».

Плимут, два года назад

Девушка лежала на полу. Юбка задралась, так что были видны следы иглы и грязные трусы. Имоджен посмотрела по сторонам: холодная, пустая, страшная комната. Какое ужасное место для смерти. После закрытия школа для девочек быстро потеряла былое очарование. На доске появились непристойные надписи; окна помутнели от толстого слоя грязи. Хотелось укрыть девушку одеялом, согреть, лечь рядом и погладить по волосам; прошептать, что все будет хорошо. Она выглядела такой покинутой и одинокой. Пришлось отвести взгляд и подавить неуместную слабость.

– О господи! – прошептала Имоджен, возвращаясь к роли офицера полиции, для которого труп – обычное зрелище, и демонстративно зажала нос. Запах мертвого тела, неделю пролежавшего на полу закрытой комнаты, сшибал с ног. И все же приходилось сохранять видимость железной стойкости; так было принято в отделении полиции Плимута. Считалось важным демонстрировать напускную храбрость, иллюзию боевого духа. Если бы при виде ужасных сцен насилия сотрудники позволили себе проявить истинные чувства, то коллапс оказался бы неизбежным. Причем больнее всего душу рвали не кровавые подробности, а такие мелочи, как прилипшие к лицу девушки волосы, или то, что сейчас, зимой, она была одета по-летнему.

– Какое-нибудь удостоверение личности есть? – осведомился напарник, детектив-инспектор Браун. Они работали вместе с тех пор, как несколько лет назад Имоджен поступила на службу в отделение полиции Плимута, и хорошо ладили. По большей части.

– Проверь, если хочешь. Я трогать не буду.

– Пусть посмотрят эксперты-криминалисты. Я тоже не прикоснусь. Боюсь, лопнет.

Имоджен взглянула на рыхлую, обесцвеченную кожу. После смерти тело функционировало так же, как любое другое мертвое тело: разрушало, поедало само себя. Жившие в тканях бактерии стремились освободиться; газы копились и распирали так, что любое прикосновение грозило взрывом.

– А хлопушку тоже боишься тронуть, Сэм? Не круто, – пробормотала Имоджен и, сама того не замечая, провела рукой по своей юбке, потому что не могла поправить юбку мертвой девушки.