Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг. - Михаил Мягков

Значению применения США атомной бомбы, ядерному фактору и его влиянию на начало холодной войны посвящено немало исследовательских работ. Хотелось бы выделить в этой связи интересную книгу Р. Лифтона и Г. Митчелла «Хиросима и Америка: пятьдесят лет отрицания»31, многие тезисы которой идут вразрез с представлениями о вынужденности тотального уничтожения американским ядерным оружием японских городов ради достижения быстрейшей победы. Историки, используя многие материалы, ставшие доступными лишь недавно, подвергают критическому анализу действия правительства США по манипулированию общественным мнением сразу после взрывов в Хиросиме и Нагасаки. Они разбирают в этой связи доклады о радиационном заражении, запреты на распространение сведений о разрушениях на земле, обескураживающие дискуссии по поводу альтернатив атомной бомбардировке, ее «военной необходимости», полагая, что атомный удар только частично обосновывался военными факторами. Анализируются действия по засекречиванию в США ученых и всех их документов для того, чтобы предотвратить дискуссии и публикации по ядерной проблеме, исходящие не от военных. Добавляя новые штрихи к портретам политиков и военных того переломного момента истории, авторы пытаются проследить за их мотивами действий, отмечая, что последние не всегда были чистыми и искренними, как это принято думать. Историки рассуждают также о роли Трумэна в вопросе о применении атомной бомбы, склоняясь к мысли, что новый президент был скорее человеком, давшим согласие на этот шаг, чем лицом, настоявшим на таком решении.

К сожалению, не во всех книгах, вышедших в западных странах в 1990-е годы и основанных на новом архивном материале, воссоздается беспристрастная картина событий, связанных с отношениями СССР и США в годы Второй мировой войны и в период начала холодного противостояния. Крах Советского Союза, распад социалистического блока породили у некоторых историков тенденцию отождествлять все эти события с проявившейся сразу после окончания боевых действий враждебностью политики Москвы по отношению к Вашингтону и Лондону, изначальной ущербностью советского внешнеполитического курса на европейском пространстве. В работе Дж. Л. Гэддиса «Мы теперь знаем: Переосмысление холодной войны»32 с привлечением множества разнообразных источников исследуются события, покрывающие в основном ранний период противостояния сверхдержав на мировой арене. Гэддис говорит о том, что в конце войны Сталин верил в возникновение следующего конфликта между конкурирующими капиталистическими странами, полагал, что рабочие во всем мире будут едины, и что Советскому Союзу нужно только дождаться, когда капиталисты уничтожат сами себя. Советский лидер не сумел осознать, что его агрессивное продвижение в Центральную Европу объединит капиталистические нации против него самого. Автор считает, что если кто и может быть обвинен в начале холодной войны, то это именно Сталин. Тому причиной характер его личности и стиль правления. Несмотря на то, что свои империи после 1945 года были основаны как СССР, так и США, в первом случае это была империя по принуждению, вторая по согласию. То есть Гэддис уверен, что западноевропейские страны активно искали поддержки у США, тогда как в Восточной Европе СССР вынужден был подавлять неизбежное сопротивление советизации. Говоря о ядерном оружии, автор не оставляет без внимания его деструктивное влияние на климат международных отношений, однако, подчеркивает, что оно делало неразумным прямой вооруженный конфликт между США и СССР, даже тогда, когда Америка имела подавляющее превосходство в этом виде оружия над Советским Союзом33.

В книге Гэддиса можно найти немало важных заключений. Но весьма спорными представляется утверждение об агрессивном характере советского продвижения в Центральную Европу, разоренную войной и получившую свободу именно из рук Красной армии. Именно она внесла решающий вклад в победу над Германией с ее человеконенавистнической идеологией и практикой. Если говорить об противоположности «империй» СССР и США, не следует забывать об экономическом состоянии этих стран в конце войны, возможностях выделять деньги на программы помощи другим нациям, различиях во внутреннем положении самих государств Европы накануне и в годы Второй мировой войны, которое не могло на влиять на характер их режимов и уровень жизни после 1945 г. Монопольное же владение американцами ядерным оружием и дальнейшее форсированное его наращивание даже в условиях испытаний СССР собственной атомной бомбы вылилось в разработку в США целого ряда военных планов удара по Советскому Союзу. Кроме того, отказ Рузвельта официально информировать Москву о ядерных достижениях США не мог не восприниматься Сталиным как явное недоверие, граничащее с возможностью будущего силового давления. Этот момент в причинах свертывания сотрудничества двух стран, взаимных оценок друг друга, причин нарастания конфронтации требует дальнейшей тщательной разработки.

Следуя в русле «постревизионистской» школы изучения холодной войны и стремясь глубже рассмотреть глубинные предпосылки послевоенной конфронтации между великими державами, Дж. Гэддис не останавливается на достигнутых выводах и даже пытается внести в них определенные коррективы. В своей очередной книге «Холодная война. Новая история»34 он не акцентирует внимание на виновности Сталина в начале противоборства западного и восточного блоков, а объясняет происхождение холодной войны столкновением двух принципиально различных представлений о будущем развитии мира и двух теорий организации общества. Хотя его предпочтения очевидны: Запад для него – олицетворение демократии, а Восток – диктатуры и командно-административных методов. Видимо, это не последняя работа известного американского историка, относящаяся к причинам военного сотрудничества и последующего столкновения интересов СССР и США.

В уже упомянутом выше предисловии к изданию в 2005 г. полной корреспонденции между Рузвельтом и советским лидером за военный период «Мой дорогой мистер Сталин» А. Шлезингер (мл.) попытался глубже разобраться в причинах установления тесных контактов между двумя руководителями, их подходах к послевоенному устройству мира. Он, в частности, замечает, что Рузвельт не питал иллюзий относительно Советской России и не был наивен в ведении дел со Сталиным. И Сталин также не особо доверял президенту. Однако Рузвельт видел в советском лидере того человека, с которым можно работать, несмотря на различия в идеологиях двух стран, руководителя, способного отойти от жестких доктрин. «Решимость Рузвельта искать расположения у Сталина, работать от начала до конца и вместе с ним, – пишет историк, – основывалась на рефлексах проницательности и хитрости искушенного мастера политики. В изменении образа мысли Сталина был единственный шанс для Запада сохранить мир», – заключает он35. Стоит добавить, что в последнем утверждении Шлезингера возможно было проставить более объективные акценты. Поскольку не все зависело только от Сталина, и измененный образ мысли западных политиков также давал шанс СССР, сохранив свою безопасность, участвовать в обеспечении международной стабильности в послевоенное время. Историк обращает внимание на то, что после войны «в условиях разгрома агрессоров, истощения потенциала европейских стран, развала колониальных империй в мире оставались только два государства – США и СССР – которые обладали динамизмом, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся после расстройства прежнего международного порядка. Эти два государства были построены на противоположных и антагонистических принципах, удивительным образом воплощенных в Ф. Рузвельте и И. Сталине. Ни для кого не сюрприз, что произошло в дальнейшем. Напротив, настоящим сюрпризом стало бы отсутствие холодной войны». Говоря о том, что рузвельтовское желание продолжить альянс с Москвой и в послевоенное время наткнулось на тяжелую скалу сталинской идеологии, Шлезингер забывает упомянуть объективный факт распространения коммунистических и левых настроений в Европе под влиянием побед Красной армии, с которыми не могли не считаться западные лидеры36.