Зной - Полина Поплавская

«Ну вот. Покатались», – и она выругалась еще раз.

Несмотря на хозяйственность своих корнуэльских бабушек, а может быть именно вопреки их воспитанию, Арабелла не могла представить себе, что поломанные вещи можно чинить. Поэтому, мысленно простившись с велосипедом, она скорбно этапировала его к ближайшей полицейской будке, из которой, скрестив на груди руки с высоко закатанными рукавами белой форменной рубашки, за нею наблюдал полицейский. С опозданием догадавшись помочь, полицейский пошел ей навстречу и легко донес калеку до своего поста.

Теперь ничего не оставалось, как вернуться к «цыплятнику» или брести дальше пешком – в поисках достойного места.

Гулять пешком она не любила, а по пути пока ничего не попалось, кроме фешенебельного ресторана, в котором она в своей спортивной одежде выглядела бы пугалом, и небольшого chippy[25]– что было еще хуже, чем есть цыпленка.

Она уже собиралась остановить кеб, когда, почти на выходе из Сити, узнала тот паб, который искала.

Да, это было именно то, что нужно! В полутьме, аппетитно пахнущей laver bread[26]и яблочным струделем,[27]сидели несколько раздобревших на пиве мужчин, одна немолодая парочка, многочисленное семейство с детьми и шумная женская компания. Девушки, одетые как средневековые крестьянки, разносили закуски и пиво. Медленно двигались тени по стенам, медленно пенилось пиво в кружках, над тарелками с супом медленно поднимался пар.

Арабелла присмотрела себе местечко у закрытого ставнями окна и присела на табурет в форме пузатой бочки. Ей принесли меню в переплете из свиной кожи и она, предвкушая скорое удовольствие, принялась изучать его страницы.

Коричневый виндзорский суп из телятины и овощей, читтерлинги с дымком,[28]конечно же, водоросли, так соблазнившие ее еще у порога, и любимое black and tan.[29]

Принесли суп, и, утолив первый голод, Арабелла вернулась к своим мыслям: «Ну вот, герой в одиночестве ужинает в милом его сердцу местечке. Теперь ему остается только кого-нибудь встретить – и сюжет ринулся бы вперед… Но это, увы, не годится. После разрыва с подругой, которая стала шантажировать его своей навязчивой проницательностью, герой не знает, что ему делать дальше. Так же, как, впрочем, и я… А я, наверное, поболтала бы сейчас с какой-нибудь приятельницей…» и она, с удовольствием глотнув из тяжелой кружки, взялась за покрытые жгучей перечной корочкой читтерлинги.

Мужская компания с любопытством наблюдала за ее одинокой пирушкой, но Арабелле не хотелось новых знакомств. Поужинав, она посидела еще четверть часа, заказав немного биттера,[30]понаблюдала за двумя парнями, которые слишком уж близко склонили головы над столом, смеясь над чем-то, и вышла на улицу, потягиваясь от легкого хмеля.

Дома, где она вскоре оказалась, запрыгнув прямо с порога паба в машину цвета деревенского желтка, ее ожидало письмо. Увидев подпись на конверте, Арабелла удивленно остановилась у комнатки консьержа.

«Эммелина?.. Какими судьбами! Ведь мы, кажется, не виделись с тех пор, как она заезжала в Труро… Интересно, она по-прежнему звезда Tupperware и соблазнительно рекламирует эту „невероятно практичную и безупречную с точки зрения дизайна" посуду?»

Мать Арабеллы, обожавшая разного рода презентации, всегда с удовольствием принимала их у себя дома. А очаровательная Эммелина, явившись к ним однажды в окружении экологически безопасных термо-сервирователей, миксер-квиков и формочек для печенья, произвела на нее такое впечатление, что она уговорила ее остаться в доме на несколько дней, чтобы под ее руководством освоить премудрости новых рецептов. «Мне тогда перепало немало вкусненького, – вспоминала Арабелла. – Ягодные коктейли, мгновенно взбивающиеся в шейкере, печенья из воздушного теста, особым образом замешанного с помощью чудо-приспособлений… Было никак не остановиться, я все заказывала и заказывала их – пока папа, случайно увидев выписанный для Эммелины чек, не прекратил наш с мамой пир.

А потом мы ездили с ней к морю – и тут ее фирменные бутербродницы были действительно кстати! А какая она была тогда стройная, легкая, почти прозрачная! Я, кажется, ей завидовала… Настолько, что после ее отъезда села на диету, истощая свое тринадцатилетнее тело чуть ли не до обмороков… Сколько же ей было тогда? Около двадцати. Меньше, чем мне сейчас! А теперь ей уже тридцать…»

Тем временем консьерж вызвал уборщика, и они вместе помогли ей поднять вещи.

Будто предчувствуя, что они ей еще пригодятся, Арабелла не стала разбирать чемоданы, лишь перетащила их в гардеробную. Потом она привела себя в порядок и попробовала уснуть. Но вспомнила о том, что еще не распечатала письмо. «Интересно, откуда у нее мой адрес? – думала она, доставая из конверта аккуратно сложенный плотный лист бумаги. – О, да это не иначе „Базилдон Бонд"[31]… Значит, дела у Эммелины идут неплохо».

«Привет, моя девочка», – прочитала она, с удовольствием разбирая несколько старомодный, но очень красивый почерк Эммелины, доставшийся ей в наследство от английской бабушки – в придачу к английскому имени и хорошему знанию языка. Родившись и живя в Берлине, она, благодаря воспитывавшей ее бабушке, чувствовала себя наполовину англичанкой.

«А все-таки я напугала ее тогда у ручья! Она ведь здорово держалась верхом, а тут вздрогнула – да как натянет поводья! Ро-Ро, наш старый коняга, ее и понес! – Арабелла зажмурилась от удовольствия, вспоминая детство. – И все из-за этой истории, которую я рассказала ей перед сном накануне… Кажется, она испугалась всерьез – было темно, и отражение коня под собой она приняла за келпи[32]».

Эммелина писала о том, что приехала в Лондон на Челсийскую цветочную выставку, участвует в конкурсе и привезла с собой из Берлина целый сад.

Из письма Арабелла поняла, что Эммелина, сделав нешуточную карьеру в «Tupperware», имеет теперь достаточно досуга, чтобы посвятить себя хобби – цветам, и живет в пригороде Берлина, экспериментируя с садовым ландшафтом.

В Челси она впервые, да и вообще не была в Англии лет десять – «с тех самых пор». И поэтому, когда решила поехать, связалась с родителями Арабеллы, надеясь на встречу, и узнала от них – о, чудо! – что их дочь живет теперь на знаменитой Чейни-Уок.