Викинг. Побратимы Меча - Тим Северин

— Что с ней сталось — это ты и хотел узнать, когда бросил палочки?

— Да, — ответил он.

— Тогда не отчаивайся, — сказал я. — Палочка Тюра лежала поперек другой, а это придает ей значение неясное или противоположное. Так что твоя дочь, может статься, и жива. Хочешь, я еще раз брошу палочки?

Егерь покачал головой.

— Нет. Три броска за раз — и хватит. Больше — обидишь богов, да и солнце уже село, время неблагоприятное.

И вдруг его вновь охватили подозрения.

— Откуда мне знать, не врешь ли ты насчет рун, как наврал насчет кречета.

— Зачем мне врать, — ответил я и начал собирать палочки — сначала палочку-хозяина, затем три коротких, называя их имена, — радуга, королева-воин, твердая вера. Потом подобрал те, что подлиннее — ключарь, радость — и, взяв последнюю из пальцев Эдгара, сказал: — Веселье.

А чтобы со всей очевидностью утвердить свои верительные грамоты, я с невинным видом спросил:

— Ты ведь не используешь палочку тьмы, змеиную палочку?

Эдгар опешил. Он, как я узнал позднее, в душе был сельским жителем и безоговорочно верил в саксонские палочки, как их называют в Англии, где они широко используются для гаданий и пророчеств. Но только самые умелые пользуются восьмой, змеиной, палочкой. Она обладает пагубным влиянием на все остальные, а большинство людей, будучи всего лишь людьми, предпочитают «метать жребий» — так саксы называют это гадание — на счастье. На самом деле саксонские палочки казались мне слишком простыми. Транд, мой исландский учитель, научил меня понимать гораздо более сложные расклады. Там палочки прикреплены к кожаной веревке, разворачиваются веером и читаются, как книга, и смысл вычитывается по рунам, вырезанным на обеих сторонах. Эти руны — а также и те, что используются при волшбе — пишутся, причем в обратном порядке, наоборот, словно они отражены в зеркале.

— Скажи-ка и моей жене то, что сказал мне, — заявил Эдгар. — Это может ее утешить. Все эти четыре года она горюет о девочке.

Он ввел меня в свою хибарку с одной-единственной комнатой, разделенной посередине надвое — на жилую и спальную части. Эдгар подтолкнул меня, и я повторил то, что прочел по палочкам, жене Эдгара — Джудит. Бедная женщина как-то сразу уверовала в мое толкование и робко спросила, не хочу ли я поесть по-человечески. Я понял — она считает, что муж ее обращается со мной слишком плохо. Однако ненависть Эдгара была вполне объяснима — он-то думал, что я дан, из тех разбойников, что похитили его дочь и искалечили сына.

А Эдгар, очевидно, решил проверить меня.

— Так откуда ты, говоришь, приехал? — вдруг спросил он.

— Из Исландии, а туда — из Гренландии.

— Но речь-то у тебя данская.

— Те же слова, это правда, — объяснил я, — но произношу я их по-другому, а некоторые слова в ходу только в Исландии. А вообще-то наше наречие похоже на твое, саксонское. Ты ведь наверняка заметил, что чужаки из других частей Англии говорят по-саксонски иначе, и некоторые слова тебе и вовсе непонятны.

— Докажи мне, что ты приехал из этого другого места, из этой Гренландии или как там ее.

— Не знаю, как я могу это доказать.

Эдгар задумался, а потом вдруг сказал:

— Кречет! Ты говоришь, будто приехал оттуда, где эта птица селится и выращивает потомство. А я знаю, что гнездится она не в стране данов, а где-то гораздо дальше. Значит, если ты и впрямь из тех краев, об этой птице и ее привычках ты должен знать все.

— Что я должен рассказать? — спросил я.

Он хитро прищурился.

— Скажи-ка мне вот что: кречет — это сокол башни или сокол руки?

Я понятия не имел, о чем он говорит, и видя мое недоумение, он восторжествовал.

— Так я и думал. Ничего ты о них не знаешь.

— Нет, — возразил я. — Просто мне не понятен твой вопрос. Однако я могу узнать кречета по тому, как он охотится.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи.

— В Гренландии мне доводилось видеть, как охотится сокол — он слетает с утесов и выбирает какое-нибудь удобное место на верещатнике, какую-нибудь скалу повыше или гребень горы. Там он сидит и высматривает добычу. Сокол ищет жертву, птицу, ну, скажем rjúpa, это что-то вроде вашей серой куропатки. Завидев rjúpa, он снимается с места и со страшной скоростью летит низко над землей, все быстрее и быстрее, а потом ударяет rjúpa, и она замертво падает на землю.

— А в последний момент перед тем, как ударить, что он делает? — спросил Эдгар.

— Сокол вдруг резко набирает высоту и сверху бросается на свою жертву.

— Верно, — заявил Эдгар, наконец убежденный. — Именно так делает кречет, и вот почему он может быть и соколом башни и соколом руки — немногие ловчие птицы способны на это.

— Я так и не понял, что ты имеешь в виду, — сказал я. — Что значит «птица башни»?

— Так мы называем птицу, которая взмывает вверх и выжидает, как мы говорим. Реет в небе над хозяином, выжидая нужного момента, а потом бросается вниз на жертву. Так охотится сапсан, но и кречета, если потрудиться, можно научить тому же. Сокол руки — это такой, которого несут на руке или на запястье во время охоты, и его подбрасывают с руки вверх, чтобы он выследил добычу.

Так познания в привычках диких кречетов и искусстве гадания спасли меня от суровых испытаний этой пагубной псарней. Впрочем, недели две спустя Эдгар признался, что вовсе не собирался оставить меня на псарне до скончания века, ибо сразу понял, что псарь из меня все равно не получится.

— Имей в виду, я никогда не пойму человека, который не умеет ладить с собаками, — добавил он. — В этом есть что-то ненормальное.

— Они сильно воняют, — заметил я. — Сколько дней я отмывался от этой вони. Но больше всего меня удивляет, отчего это англичане так любят своих собак. Только о них и говорят. Порой кажется, что собаки им дороже собственных детей.

— Не только англичане, — сказал Эдгар. — Эта свора принадлежит Кнуту, и когда он приезжает сюда, половина его друзей-данов привозит с собой своих собак, которых они прибавляют к этой своре. И это только мешает делу, потому что собаки начинают грызться друг с другом.

— Точно, — заметил я. — Что саксы, что даны — все будто теряют рассудок, когда речь идет о собаках. А мы в Гренландии, бывало, в голод их ели.

К тому времени, когда случился этот разговор, я уже стал домочадцем Эдгара. Мне выделили в хибарке угол, где я повесил свою суму и устроил постель, а Джудит, доверчивая в той же мере, в какой поначалу был подозрителен ее муж, баловала меня, как если бы я был ее любимым племянником, и выуживала лучшие кусочки мяса из горшка, постоянно кипевшего над кухонным очагом. Редко когда меня кормили так хорошо. Эдгар имел должность важную — был королевским егерем, ответственным за устройство охот, когда сюда приезжал гостить Кнут. При этом побочным и весьма прибыльным делом Эдгара была незаконная охота. Он тайком ставил силки на мелкую дичь — зайцы были его излюбленной добычей, — и когда перед самым рассветом он, промокший от росы, возвращался в хибарку, в руке у него всегда болталась парочка упитанных зайцев.