Странная жизнь одинокого почтальона - Дени Терио

В голове у Билодо стало проясняться. Даже переписка Сеголен и Гранпре, когда они обменивались по почте хайку, приобрела совершенно иной смысл, особый смысл: это была рэнга, так называемые нанизанные строфы, — древняя традиция, восходящая к поэтическим турнирам при дворах средневековых императоров Японии.

Все это настолько взволновало Било-до, ему так захотелось рассказать кому-то о своих открытиях, что он поделился ими с Робером, прочитав несколько стихотворений Басё, Бусона и Иссы, считающихся классиками жанра, но хрупкое равновесие фуэко, переполнявшей человека незыблемой вечности, и рюко, мимолетной эфемерности, струящейся как песок сквозь пальцы, напрочь ускользнуло от внимания друга, который усмотрел в подобных изысках лишь замысловатую форму мысленной мастурбации. Нет, он не имел ничего против японской поэзии, наоборот, даже заявил, что любит комиксы манга, но при этом добавил, что больше все-таки ценит хентай, особенно его эротический вариант, и горячо рекомендовал это аниме Билодо, не забыв снабдить соответствующим примером. В поисках собеседника, более способного разделить его интеллектуальный энтузиазм, Било-до обратился к Тане. Сначала молодая официантка почти не проявила к этому интереса, потому что в «Маделино» как раз хлынул вал посетителей, но, когда он открыл перед ней взятую в библиотеке книгу под названием «Традиционные хайку XVII века», залюбовалась каллиграфически выведенными старинными японскими иероглифами и в глазах ее зажегся долгожданный огонек. Таня согласилась, что это очень красиво, очень загадочно и очень мистично. Билодо был с этим полностью согласен: соединяя в себе изобразительные идеограммы и фонетические слоги, японская графика способствовала чрезвычайной сжатости хайку, в которых порой удавалось выразить даже невыразимое.

Это и в самом деле поэтично? Сначала Билодо подумал, что попал в самую точку, потому как ничто не символизирует Японию так, как золотая рыбка, но полной уверенности в этом у него не было. В то же время ему казалось, что он на правильном пути, ведь наряду с «легкостью, искренностью и объективностью» еще одним благородным атрибутом хайку считалось «нежное отношение к живым созданиям». Но разве сам сюжет не оставлял желать лучшего? При всем его уважении к Биллу рыбка вряд ли была самой подходящей животиной для выражения поэтических чувств. В поисках более подходящей зверушки Билодо обратил свой взор на птиц, которые обладали тем достоинством, что были самим воплощением «легкости»:

Неужели это лучше рыбки? Чувствуя, что вновь родившаяся вера в себя тает с каждым днем, почтальон ощутил всю свою никчемность и отчаялся. Знать в теории, что такое хайку, это одно, но вот уметь их сочинять — совсем другое. К тому же, литературные достоинства представляли собой лишь один аспект проблемы: невзирая на их сомнительную художественную ценность, вирши о рыбке и птице резко отличались от стихотворений Гранпре, и в этом заключался их главный недостаток. Ведь что ни говори, а ему в первую очередь нужно было сочинить стих, который во всем походил бы на творения покойного. И чтобы Сеголен ничего не заподозрила, Билодо нужно было пробраться в самые потайные закоулки его души.

* * *

Подумывая о том, чтобы провести графологический анализ записей Гранпре, Билодо раздобыл посвященную этой науке книгу. И тут же понял, что данная дисциплина основана на опыте и что подобным искусством можно овладеть лишь путем упорных тренировок. Как же определить индивидуальность Гранпре за то короткое время, которым он располагал? Вечером, когда он штудировал учебник, сидя перед телевизором, его внимание привлекли слова какого-то исполнителя, приглашенного, чтобы рассказать об актерской профессии, который как раз объяснял, что ему пришлось сделать, чтобы сыграть роль известного главы государства, скончавшегося несколько лет назад. Гость студии поведал, что для начала стал присматриваться к жестам великого человека, к его привычкам, причудам, ужимкам, а потом повторял их до тех пор, пока этот метод идентификации с прообразом героя наконец не открыл перед ним всю его глубинную сущность.

Очарованный Билодо тут же захлопнул талмуд по графологии. Разве он не напал на многообещающий след?

На следующий день, явившись в «Маделино», молодой человек против обыкновения не стал садиться за стойку, а устроился за столиком, где обычно обедал Гранпре, и попросил принести ему то же, что заказывал он. Озадаченная Таня подала ему сэндвич с томатами, который почтальон тут же стал жевать, наслаждаясь новым видом, который открывался с этой точки не только на улицу, но и на ресторан. После обеда, решив пойти еще дальше, Билодо продолжил обход участка, представляя себя Гранпре, внимательно наблюдая за окружающим миром и подмечая все, что могло дать материал для стихотворения: гусеницу, ползущую по тротуару, ажурный свод, образованный сплетающимися над улицей ветвями деревьев, белок, дерущихся у скамеек в парке, розовые, надуваемые ветром женские трусики, висящие на бельевой веревке… И о чем здесь можно написать стих? Выйдя на Буковую улицу, Билодо зашагал медленнее, пытаясь смотреть на нее глазами Гранпре и чувствовать то, что чувствовал он. Так молодой человек подошел к опустевшей квартире, пытаясь проникнуть взором во внутренний мир покойного… и вдруг увидел подлинное средство этого добиться.

Оно предстало перед ним в форме черно-красной надписи, приклеенной скотчем к оконному стеклу, на которой красовались слова: СДАЕТСЯ КВАРТИРА.

* * *

Хозяйку дома Билодо нашел на ее крохотном огородике. Ею оказалась ухоженная, подозрительная дама, которую почтовая форма Билодо, похоже, немного успокоила. Оставив на время свои овощи в покое, мадам Брошю проводила его на второй этаж и открыла дверь квартиры, в которую он для разнообразия на этот раз проник на законных основаниях. После того как он забрался сюда тайком и под покровом ночи, ему было странно переступить ее порог при свете дня. В противовес сохранившимся в памяти мрачным воспоминаниям, квартира оказалась довольно приятной, просторной и светлой. Ее отличительной особенностью был выдержанный в японском стиле декор. В ходе прошлого своего вторжения Билодо не обратил на него внимания, лишь мельком взглянув на обстановку в тусклом свете одинокого карманного фонарика, да и то через унылую призму стресса, но и мебель, и шторы, и освещение — все было либо привезено из Японии, либо выполнено в соответствии с духом и традициями этой страны. Мало-помалу у Билодо возникло чувство, что он перенесся в Страну восходящего солнца. Он застыл на месте, глядя то на силуэт заморенного бонсая, то на эстамп, то на какую-то безделушку, то на статуэтку беспечной гейши, то на дородного буддийского монаха с прозорливой улыбкой на устах, то на злобного, размахивающего мечом самурая. Похожее на матрас покрытие, так заинтересовавшее Билодо в прошлый раз, оказалось татами, которое соединялось на полу, будто фрагменты гигантского пазла. В очаровательном небольшом резном столике из ценной породы дерева, выполненном в виде большого листа на стебле, Билодо узнал странный предмет, который он сшиб, когда бросился бежать. По всей видимости, на нем сервировали чай. По бокам от письменного стола, единственного из всей обстановки западного предмета, стояли высокие этажерки, битком забитые книгами. В другой половине гостиной, отделенной бумажной ширмой, украшенной горным пейзажем с цветущей на переднем плане сакурой, располагалась столовая, состоящая единственно из окруженного вышитыми подушками низенького столика, на котором стоял миниатюрный сад камней.