Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

К счастью, главные русские переговорщики — Семен Головин и Сыдавной Зиновьев, — так же как и их шведские партнеры послы Йоран Бойе и Арвид Теннессон, отличались крепким здоровьем и выдержали почти месячные обсуждения в Выборге, перемежавшиеся обильными возлияниями. 28 февраля 1609 года договор был заключен. Русские послы от имени царя и под ответственность князя Михаила Скопина-Шуйского подписали соглашение, согласно которому Тявзинский мир подтверждался на все времена, царь отказывался от притязаний на Лифляндию и передавал Швеции в вечное владение Кексгольм с уездом. Территориальная уступка могла лишить Шуйского последних сторонников в России, поэтому послы просили хранить этот пункт договора в глубокой тайне. «Велев выйти своим спутникам, они под клятвой молчания, секретным образом и на языке, без переводчика непонятном, уславливаются о присоединении Кексгольмского замка с областью навсегда к шведским территориям, а также об утверждении великим князем в течение двух месяцев актов, касающихся этого», — сообщает о ходе переговоров шведский историк XVII века Юхан Видекинд, имевший доступ к ныне утраченным документам. Кексгольм следовало передать Швеции через одиннадцать недель после начала похода.

Король обязался предоставить Шуйскому пятитысячное войско по уже утвержденным ранее расценкам. Общая плата составляла 32 тысячи рублей в месяц — огромная сумма для российской казны, если учесть, что ежемесячное жалованье десятитысячного отборного стрелецкого войска обходилось царю в шесть раз дешевле. Король обещал дать впоследствии дополнительно несколько тысяч солдат за ту же плату, исходя из своих возможностей. Шведские военачальники, согласно русскому тексту договора, обязывались быть у Скопина-Шуйского «в послушанье и в совете, а самовольством ничего не делати».

Наемникам сообщили, что идти нужно до самой Москвы, где сидел на своих богатствах окруженный со всех сторон врагами русский царь. Уж там он достойно вознаградит каждого за помощь. Воображение солдат рисовало сокровища Кремля, о которых в Европе ходили легенды. Один камешек из царских сундуков мог обеспечить простого человека на всю жизнь! С другой стороны, даже самым отважным было страшновато отправляться в бесконечные дикие русские просторы. В таком дальнем походе — более чем в тысячу километров — не был ни один европейский солдат. Оставалось надеяться на удачу и помощь высших сил. Наемники показывали друг другу свою секретную защиту, у одного это были кости святых покровителей, у других — листочки с заклинаниями, спасавшими от пули и удара меча. По опыту своих прежних сражений они знали, что многих их товарищей не защитили от смерти самые надежные амулеты и заговоры, но это лишь означало Божью волю, от которой не уйдешь. Возле русской границы собрались тертые люди, пришедшие сюда, как гласила популярная среди шотландских наемников поговорка, не для того, чтобы спросить, который час и вернуться домой. Ветер с востока доносил до Выборга дым пожарищ. Это был знакомый будоражащий запах войны, суливший кому славу, кому наживу, а кому и смерть.

Утром 3 марта 1609 года выборгские жители проснулись от барабанной дроби, звонко разносившейся в чистом морозном воздухе. Отряды наемников, съезжавшиеся в Выборг на протяжении двух последних месяцев, стали выстраиваться в походную колонну. Уже давно приграничный город не видел такого интернационала: среди солдат, решивших испытать судьбу в России, были немцы и голландцы, французы и англичане, шотландцы и датчане, шведы и финны. Католики и протестанты превосходно уживались вместе, поклоняясь одному богу — Марсу. Это были своеобразные артели работников войны, навербованных своими полковниками в роты и полки по национальному признаку и связанных со шведской короной клятвой, данной согласно уставному письму. Рамки дисциплины и воинского долга, установленные для этих авантюристов, были столь широкими и зыбкими, что от них с презрением отвернулась бы уважающая себя банда головорезов наших дней. Наемники могли покинуть поле боя и перейти на сторону врага с развернутыми знаменами, если работодатель не выполнял условия контракта по их найму. Если взятых в плен не выкупали в течение определенного срока (обычно это был месяц), они имели право предложить свои профессиональные услуги захватившему их противнику.

Каких-либо обязательств вести себя прилично во внеслужебное время легионеры на себя не брали, что в полной мере испытали на себе выборжане. Европейские монархи, вербуя наемников, превосходно знали о том, что вражеская территория, где позволительно грабить население, начиналась для них задолго до границ противника, и потому призывали своих подданных прятать все ценное при появлении этих защитников родины. Собравшиеся в Выборге солдаты исключения в этом отношении не составляли. По словам современника, они «не оставили на месте ничего, кроме слишком горячего или слишком тяжелого». Среди этих «бесчестных шельм», по выражению Карла IX, его уважение вызывали лишь французы, поскольку похвала на них действовала лучше, чем побои. «Французы, — писал король, — хорошие люди, но со странностями. Поэтому вести себя с ними нужно деликатно, поощряя их добрыми словами, а не ударами».

Стоит ли удивляться, что весь город высыпал как на праздник провожать уходившее в бескрайние просторы Московии воинство, окутанное тяжелым запахом немытых тел, чеснока и самогонного перегара. Это был запах здоровья. Считалось, что частое мытье ослабляет организм, а чеснок и самогонку специально выдавали солдатам, чтобы защитить их от болезней. Двенадцать тысяч наемников — восемь тысяч конных и четыре тысячи пехотинцев — уходили из Выборга в течение нескольких дней. Читатели, привыкшие представлять мушкетеров элегантными красавцами из романов Дюма, не обнаружили бы знакомых литературных персонажей в колоннах, тянувшихся в Россию. Шведская корона обеспечивала пехотинца на зиму овчинной шубой и двумя парами чулок до колен: одной парой шерстяных и одной — матерчатых, на которые были натянуты неуклюжие водонепроницаемые русские полусапоги. Но не будем думать, что лишь зимняя форма уродовала облик наемников. Мушкетер, скинувший шубу, мог оказаться в изношенных до дыр штанах, жавших ему во всех местах, и в куртке с куцыми рукавами до запястий, поверх которой был накинут карикатурно короткий плащ. Ткань была дорога, и корона закупала ее за границей. Пехотинцу казна выдавала в год три альна (около двух метров) ткани, которых хватало на шитье одного из трех основных предметов туалета: модных широких штанов, куртки или короткого плаща. Можно представить муки солдата, не знавшего, на что потратить драгоценную материю, ведь штаны он обычно изнашивал в клочья уже за год службы! Но беды на этом не кончались. Модник, решивший плюнуть на замену ветхой нижней части своего туалета и справивший себе, например, куртку, вдруг обнаруживал, что спустя несколько недель она сжималась и укорачивалась. Солдат оказывался жертвой хитрости немецких купцов, торговавших тканями. Перед продажей торговцы сильно растягивали материю, желая увеличить свою выручку.

Конники в отношении гардероба оказывались в привилегированном положении. Им выдавали готовую одежду с подкладкой и даже роскошные широкополые шляпы. Штаны всадник протирал, правда, куда быстрее пехотинца, но он прикрывал дыры, сидя в седле. Выборгские зеваки, провожавшие в поход «бесчестных шельм», со знанием дела обсуждали их наряды, тут же выделяя в колонне плохих солдат — эти были самыми оборванными. Командиры удерживали ткань у тех, кто получал нарекания по службе.