И это тоже пройдет - Милена Бускетс

– И наверняка был прав, – проронил Эдгар, подняв ко мне голову. – Бабуля всегда говорила: «Бланка – известная хулиганка!»

– Бабуля никогда такого не говорила, – солгала я. – А если она кого и называла хулиганом, так это тебя.

– Это она в шутку. Бабуля меня обожала.

– Что да, то да.

Бабуле было страшно. Она была сильной женщиной, но и ей изменило мужество, когда она почувствовала, что не стало сил, в голове туман, а друзья – всегдашняя верная свита – один за другим начали ее покидать («Знаешь, что тяжелее всего, когда стареешь? – спросила она меня однажды. – Вдруг осознать, что уже никому не интересно слушать, что ты говоришь»), что твое время истекло, что наступает конец всему, что не остается ничего, кроме безудержного желания жить. Бабуля не привыкла сдаваться. Она смело бросалась в любой бой и в большинстве из них побеждала. Мне кажется, лишь в самый последний день она поняла, что на сей раз проиграла. Сидя на ее кровати в больнице, которая до сих пор является мне в кошмарных снах (еще чаще мне снится дом престарелых, где она провела два месяца; теперь я точно знаю, что фильмы про живых мертвецов основаны не на режиссерской выдумке, а на самой что ни есть реальной действительности), я успокаивала ее, объясняла, что у нее воспаление легких, но скоро ее вылечат и все будет хорошо. И у меня все будет хорошо, и у детей, так что волноваться не о чем. Она смотрела на меня молча – говорить она уже не могла. Я вообще сомневаюсь, что умирающий в состоянии произнести предсмертные слова, разве что его вдохновляет вера в загробную жизнь (а может, это вообще вранье и никто не произносит никаких предсмертных слов?). Потом она вдруг заплакала. Тихо и беззвучно, так что на лице не дрогнула ни одна мышца. Она плакала и смотрела на меня. Ее лучшая подруга Ана, которая была с нами в палате, сказала, наверное стараясь меня утешить, что глаза у тебя слезятся от кондиционера. Но я-то знаю, что ты прощалась со мной. Я сдержала всхлип, осторожно пожала твою руку и снова повторила, что у всех все будет хорошо. За несколько месяцев до того, когда у меня и в мыслях не было, что скоро ты умрешь, мы сидели у тебя и разговаривали. Вдруг ты встала и пошла в ванную, обронив на ходу – самым нейтральным тоном, каким могла бы сказать: «Надо зубной пасты купить», – странную реплику. «Я горжусь тем, что мы с тобой знакомы». Я заставила тебя повторить эти слова еще раз. Мы тогда переживали не лучший этап своих отношений. Мне казалось, что ты больше меня не любишь, и я начала сомневаться, что сама люблю тебя по-прежнему. Через секунду я засмеялась и попросила тебя не пороть чепухи, а еще через пару минут мы снова ссорились. Наверное, уже тогда ты знала, что время ненавидимых тобой многоточий подошло к концу. Настала пора ставить точки – безжалостные, как удар кулаком.

По соседней полосе едет Элиса. Рядом с ней Дамиан. Элиса машет нам рукой. Я смотрю на них с завистью: наверное, слушают музыку, которая нравится им, а не детям, или болтают, или размышляют каждый о своем. У Элисы нет детей, а значит, она может спокойно принимать душ – одна или вместе с Дамианом – и не бояться, что в ванную ворвется кто-то из детей в сопровождении ухмыляющейся няни и потребует ответа на вопрос, куда подевался костюм китайского мандарина, без которого ехать в Кадакес совершенно невозможно: или в Кадакес нужно ехать в костюме китайского мандарина, или не ездить вообще. «Вот именно!» – убежденно заявляет Нико.

– Я под душем голая стою, вы что, не видите? Убирайтесь отсюда!

Нико возмущается, а Урсула хохочет. На любую неприятность она реагирует одинаково – смехом. Моего второго мужа это всегда выводило из себя, а мне, наоборот, нравилось. «В беспечном отношении к жизни есть своя прелесть, – говорила я. – Кстати, оно дается не так уж просто». – «Ну что ты, Бланкита! Ты путаешь беспечность с пофигизмом. Так нельзя, если не хочешь, чтоб тебе дурили голову».

Путь нам предстоял неблизкий, и мы решили на полдороге сделать остановку и пообедать. У Тома – отца Даниэля. София встречалась с Томом в юности. Потом они расстались, но сохранили дружеские отношения, поэтому София (замуж она так и не вышла), достигнув возраста, начиная с которого шанс родить ребенка тает с каждым годом, решила обратиться за помощью к Тому. Тот к этому времени успел жениться, произвести на свет двух дочек и развестись. Он согласился, но поставил условие: ребенок должен носить его фамилию. Отцу будет позволено иногда с ним общаться, но воспитывать его София будет одна, потому что у него уже есть две дочери, которым он уделяет так много времени и сил, что их не хватит больше ни на кого. София не возражала и не испытывала к Тому ничего, кроме благодарности. В результате на свет появился Даниэль, а Том продолжал вести тот образ жизни, который его устраивал.

Он до сих пор обитает в старом запущенном доме, стоящем на огромном участке, и занимается разведением биглей, а кроме того, подбирает бездомных собак. Будь я другим человеком, наверное, смогла бы оценить прелесть жизни на природе, в окружении животных. Но я такая, какая есть, и, стоит мне оказаться в местах, где нет ни одного кинотеатра, круглосуточно открытого супермаркета и толп народу, как меня охватывает тоска.

Но только не сейчас. Как и дети, я искренне обрадовалась перспективе поглазеть на выводок щенят, тем более что ради этого нам придется хоть ненадолго свернуть с ведущего в Кадакес шоссе. Я его не люблю – слишком часто ездила по нему с мамой. Смерть, будь она неладна, гонит нас прочь из привычных мест. Может, нам взять щенка бигля, думала я, пока мы долго катили по пустой грунтовой дороге, ведущей к дому Тома. Ворота украшала запыленная вывеска с изображением прыгающих щенков зеленого цвета и надписью: «Вилла Бигль». Мы позвонили в звонок – тишина. Тогда мальчишки вскарабкались на проволочное ограждение и начали кричать: «Том! Том!» Вдалеке послышался собачий лай, а вскоре мы увидели, как к воротам несется огромная свора псов всех возрастов, пород и мастей. Когда я вижу, как собаки, которых человек приручил и заставил жить в тесных квартирах, бегают на свободе, у меня поднимается настроение.

Какое это, должно быть, неописуемое наслаждение – носиться под ясным небом с высунутым языком, хлопать ушами и бешено крутить хвостом! Это счастье жить, принимая жизнь как дар и не задавая никаких вопросов. Возле ограды собаки сбились в стаю, вызвав у детей восторженные вопли. Вслед за собаками появились два улыбчивых паренька. Они приближались к нам неторопливо, крупным шагом, словно шли по полю, заросшему густой высокой пшеницей.

В линялых джинсах, с юношески гибкими фигурами и чуть насмешливыми глазами, какими обычно смотрят хулиганистые мальчишки, привыкшие большую часть времени проводить на улице. От моего любопытного и отчасти завистливого взгляда не укрылось, что они потихоньку передавали друг другу косяк. Погладив собак и каждую назвав по имени, они открыли нам калитку и сообщили, что Том только что встал и сейчас придет. Собаки с радостным лаем запрыгали вокруг нас, пытаясь лизнуть нам руки, и парни на них прикрикнули. Наши дети, никогда не видевшие столько собак сразу, поначалу растерялись, но уже через пару минут принялись носиться вместе с ними по просторному двору. Только один старый плешивый пес, похожий на немецкую овчарку, не принимал участия в общем веселье. Я сразу обратила на него внимание – усталый и печальный, он держался позади стаи и чуть в стороне. Заметив, что я на него смотрю, он подошел и встал рядом. Всякий, у кого есть или была собака, знает, что это не мы выбираем их, а они нас. Они видят нас насквозь, их не обманешь. Если уж они тебя признают, это на всю жизнь. Я стала гладить пса по голове, но стоило мне убрать руку, как он начал тихонько тыкаться носом мне в бедро, требуя еще ласки.