Волшебница Колдовского мира - Андрэ Нортон

Освещение, при котором, я все это видела, привело меня в изумление. Из центрального шеста тянулись к сторонам палатки два шнура, на них висели полосы тонкого материала, похожего на самый лучший шелк, какой иногда привозили из-за моря рейдеры салкаров. В этой газовой сетке запутались мириады крошечных насекомых, причем не мертвых, которые остаются в паутине, а живых. Каждое насекомое было искоркой света, так что все вместе они освещали палатку — не так ярко, как я привыкла, но достаточно, чтобы все видеть.

Я с удивлением осматривалась. В это время вошел чужак и увидел мои открытые глаза. Злясь на свою глупость, я состроила испуганное лицо, и завертелась, как бы желая убежать, но не имея к этому возможности.

Он встал на колени возле моего ложа критически и оценивающе оглядел меня, затем грубо просунул руку под мою куртку, так что я не могла ошибиться в его намерениях. Теперь мне не надо было разыгрывать страх; я и в самом деле испугалась.

Играть роль покорной самки я больше не могла и не собиралась без борьбы позволить ему сделать то, что он хотел сделать. Я тщетно наклоняла голову, чтобы вцепиться зубами в его руки, которые теперь рвали мою куртку и тунику под ней. Затем подняла колени и старалась ударить его.

Похоже, он рассматривал это как игру, и она ему нравилась. Он присел на пятки, и его ухмылка обещала мне большее зло, чем я могла ожидать. Вероятно, ему хотелось продлить мое унижение, потому что он не продолжал своих действий, а сидел и смотрел на меня, как бы обдумывая следующий шаг и предвкушая заранее то, что он сделает.

Но ему так и не представилась эта возможность. Послышался резкий оклик, и из-за дверного полотнища показалась голова и плечи женщины племени.

У нее было такое же широкое и плоское лицо, как и у мужчины, но волосы были уложены в замысловатую башню. В шпильки в ее волосах были вставлены драгоценные камни, игравшие на свету. Ее свободное меховое пальто было распахнуто, под ним, несмотря на холодную погоду, выше талии ничего не было, кроме множества ожерелий из драгоценных камней. Соски тяжелых грудей были покрашены в желтый цвет. Такого же цвета лепестки расходились по радиусам от них, имитируя цветок.

Разговаривая с моим захватчиком, она рассматривала меня с какой-то надменной веселостью, и у нее был властный вид, как у Мудрых женщин низшего ранга. Я не предполагала найти такой у этого народа.

Впрочем, с чего я взяла, что в этом обществе главенствует мужчина? Только из-за манеры, с какой этот чужак обращался со мной?

Они говорили со странным акцентом и очень быстро. Я кое-что улавливала, но общего смысла не понимала. Я снова пожалела о моей утраченной силе, даже о самой малой части ее. Только тот, кто обладал ею и потерял, мог бы понять мои чувства. Эта великая потеря больше чем наполовину опустошала меня.

Хотя я и не понимала их слов, но мне было ясно, что гнев их усиливался, и что женщина приказывала мужчине сделать что-то, в чем он давал клятву. Один раз она повернулась к двери и сделала жест, который я расценивала как намек, что она зовет кого-то поддержать ее приказ.

Злобная усмешка исчезла с его толстогубого лица. Оно стало таким угрюмо-мрачным, что я бы на месте этой женщины испугалась. Но ее надменность и нетерпеливость росли, и она опять вернулась, как будто подмога, которую она хотела позвать стояла за дверью. Но прежде чем она позвала — если и собиралась, ее прервал низкий медный гул, воспринимающийся человеческими ушами, как многократное эхо.

Услышав это, я на секунду забыла, где я и какие еще испытания предстоят мне.

Этот гудящий звук пробудил во мне то, что я считала навеки утерянным — не только крохи памяти, но и немедленный ответ, который был для меня таким разительным и ошеломляющим, что я чуть не вскрикнула.

Моя Власть была стерта, но память нет.

Я помнила искусство чар, господство воли и мысли, которому меня обучали, но не могла ими воспользоваться. Память сказала мне, что в этом варварском лагере прозвучал духовный гонг. Кто мог пользоваться этим колдовским орудием в таком месте?

Женщина явно торжествовала, мой захватчик беспокойно хмурился. Наконец он вытащил из-за широкого пояса длинный нож, встал надо мной и разрезал веревку, связывающую мне ноги. Когда он поднял меня, его руки скользили по моему телу, обещая причинить зло в будущем, раз уж не удалось это сейчас.

Поставив меня, как куклу, он резко толкнул меня вперед, и я беспомощно врезалась бы в стену, если бы женщина не перехватила меня за плечо, ее ногти жестоко вцепились в меня, и повернула лицом к выходу. Мы вышли в ночь, освещенную кострами.

Люди у костров не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, и мне казалось, что по каким-то причинам они умышленно отводили от нас взгляды. В воздухе все еще чувствовалась вибрация, порожденная гонгом, хотя звука уже не было.

Я ковыляла, поддерживаемая и подгоняемая женщиной, мимо костров, палаток, все глубже в лес, извилистым путем между деревьями. Когда костры остались позади, стало очень темно, а тропа — совершенно неразличима. Но моя стражница-гид шла спокойно, как будто видела в темноте гораздо лучше меня или ходила здесь так часто, что ее ноги сами шли куда надо.

Замигал другой костер — низкий с глубоким пламенем. От него исходил ароматный дым. Его я тоже знала издавна, только тогда он обычно вился из жаровни, а не из палочек, поставленных открыто.

Неужели меня привели к настоящей Мудрой женщине? Возможно беженке из Эсткарпа, перешедшей, как и мы, через горы в поисках древней родины.

Палатка, перед которой пылал огонь, была больше других, — она занимала почти всю поляну. В дверях стояла фигура в плаще с капюшоном, время от времени протягивая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнущие травы.

Услышав этот запах и хорошо зная, зачем он здесь, я обрадовалась: он исходил не от сил зла. Эта пища не для Тьмы, а для Света.

Магия бывает двух родов. Колдунья родится со своим искусством, ее сила от земли, от всего растущего, от природы.

Если же она заключает договор с Тенью, она оборачивает во зло все, что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат.

Волшебница может родиться со стремлением подниматься выше в своем искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда ей очень трудно учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью.

Наши Мудрые женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я была одной из них, хотя и не произносила их обета и не носила на груди драгоценный камень, как их сестра.

Вероятно, я когда-нибудь стала бы считаться волшебницей, поскольку мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и работала я без усилий и приготовлений.

«С кем я встречусь теперь? — думала я, пока моя проводница вела меня к палатке. — С колдуньей или ученой волшебницей? Наверное, с последней, судя по тону гонга».

В то время как палатка моего спасителя-похитителя освещалась пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее.