Это убийство? - Джеймс Хилтон

— Как интересно! Мне надо попросить Мадди прислать книгу со следующей почтой…

Начало литургии положило конец окололитературной беседе. Да, она дурочка, но очаровательна, решил Ривелл, когда услышал, как нежно она запела. Поглядывая искоса на ее темные блестящие глаза, он почувствовал странное волнение…

Но еще более интересной, чем соседка, оказалась проповедь: Даггат в первые же пять минут предложил великолепный вариант отгадки гибели Маршалла.

— Да, он мог бы сам сказать почти что словами Иеремии: «Они не станут причитать над ним, говоря: „О, моя сестра! О, брат мой!“ Они не станут плакать над ним, говоря: „О Господи! Спаси и помилуй!“» Ушедший от нас брат вспомнил в последнее воскресенье перед каникулами все мои проповеди за последний семестр. Наша задача теперь — обратить свои взоры назад и извлечь из прошлого такие уроки, какие пригодились бы нам в дальнейшем. Произошло событие, которое наложило отпечаток на всех и вся… Явился нам сам Ангел Смерти… И вы легко припомните… — продолжал Даггат, предварительно отхлебнув из стакана с водой, поставленного на кафедре, — …вы легко припомните те слова, которые я говорил вам с этого же самого алтаря в первое воскресенье этого семестра. Как же мало сделал я и как мало сделали вы для того, чтобы слова мои не стали провидческими! И в этом большой урок для всех нас, необходимый урок в наше время, когда наука ведет себя все более чванливо, изобретения уже не служат народу и лишь обогащают самого изобретателя… Это заставляет нас верить, что своим благополучием, самим дыханием жизни в нас мы обязаны всевидящему и всезнающему Провидению…

Ривелл с трудом удерживал смех.

— Ну разве это не ужасно? — шепнула ему на ухо миссис Эллингтон, когда они встали со скамьи после богослужения. И, не дожидаясь ответа, добавила: — Но все же повеселее, чем те жуткие вещи, которые мы тут раньше от него слышали. А кстати, надолго вы у нас задержитесь?

Он ответил, что скорее всего вернется в Лондон завтра утром.

— Не забудьте нас навестить, когда приедете в следующий раз, — сказала она, кокетливо улыбнувшись, и Ривелл, пожав ей руку, обещал.

За ужином у директора он не удержался от соблазна и сказал:

— Мне кажется, я разгадал вашу маленькую тайну, сэр.

Роузвер, к его удивлению, не выказал особого желания услышать продолжение этой реплики.

— Ривелл, — медленно и многозначительно произнес директор, — боюсь, что мне следует извиниться перед вами. Тут вообще нет никакой тайны… Я пригласил вас в минуту душевного потрясения. А сейчас… сейчас я в более спокойном состоянии и понимаю, как вы могли воспринять мои слова. Вы выразили свое отношение к моему письму с максимальной вежливостью, но я и сам могу теперь судить обо всем… И вы правы. Я позволил себе свалять дурака и теперь искренне прошу у вас прощения за то, что заставил вас зря потратить время… Налейте себе еще вина.

Ривелл налил, испытывая недоумение и досаду.

— Все равно, — заметил он, — хотя я согласен с вами, что никакой особой тайны тут нет, мне удалось найти объяснение тому, почему в учебнике у Маршалла оказалась та записка.

Ривелла разозлили странные слова Роузвера. Хорошенькое дело — он выполнил то, о чем его просили, а вместо благодарности вдруг преподносят извинения!

— Видите ли, — упрямо продолжал он, — все дело в очень чувствительном, меланхолическом характере мальчика. Случилось так, что в первое воскресенье семестра Даггат прочел очень мрачную проповедь — насчет внезапной смерти и загробной жизни. Я знаю это, поскольку в сегодняшней проповеди он постарался воспроизвести именно те слова, что сказал тогда. Так вот, моя гипотеза заключается в том, что Маршалл, будучи взволнован проповедью, вернулся к себе и написал странное, неуклюжее завещание. Вам не кажется, что это возможно?

— Не то что возможно, а вполне реально! Да и вообще, дело не стоит того, чтобы ломать голову… Пойдемте лучше ко мне в кабинет, выпьем ликеру и потолкуем о более приятных вещах.

Но Ривелл не сдавался даже после ликера и прекрасного выдержанного бренди. Он не мог понять внезапной перемены в настроении собеседника и чувствовал досаду от прохладного отношения к его блестящей теории.

Наутро Ривелл, однако, пришел к заключению, что Роузвер терзался беспочвенными подозрениями и попусту поднял тревогу. Распрощались они после завтрака, наговорив друг другу массу комплиментов.

— Нет, вы должны обязательно приехать ко мне в гости еще раз, — настойчиво повторял директор школы в Оукингтоне, пожимая Ривеллу руку на крыльце. — Я очень на это надеюсь, очень.

Ривелл с приятной улыбкой отвечал, что обязательно так и сделает… И вдруг его собеседник в последний момент сунул ему в руку запечатанный конверт.

— Не раскрывайте, пока не сядете в поезд, — добавил Роузвер. — Счастливого пути.

Ривелл, конечно же, распечатал конверт еще в такси. Там лежал чек на двадцать фунтов стерлингов и листок со словами «На профессиональные расходы».

В своем дневнике Ривелл записал (не без тайной надежды, что эти записи когда-нибудь будут изданы многотомным собранием…): «Дело Оукингтона закрыто. Оно оказалось совершенно бессмысленным, как я и думал с самого начала, но закончилось теплыми словами и чеком на двадцать фунтов стерлингов. И то и другое совсем не так уж плохо. Мне понравился Роузвер, несмотря на его нервозность, но не понравился Эллингтон. Наверное, главная загадка Оукингтона — это почему столь привлекательная женщина, как миссис Эллингтон, выбрала себе такого супруга».

Теплым июньским утром 1928 года Ривелл остро почувствовал: сейчас что-то обязательно должно случиться. Дело в том, что его эпическая поэма в духе «Дон Жуана» тоже повествовала о молодом человеке, с которым происходило все подряд — любовные истории, приключения и происшествия всех сортов, преимущественно скандального характера.

В это утро Ривелл действительно получил письмо от старого товарища по Оксфорду, предлагавшего ему присоединиться к предстоящей научно-исследовательской географической экспедиции, отправляющейся в Новую Гвинею. Хотя предложение было ему не по вкусу, оно вызвало в нем противоречивые чувства. «Декадентствующий молодой человек вроде тебя, — с некоторой долей надменности писал приятель, — мог бы отложить свои коктейли и литературную писанину на два года, а потом, при желании, снова вернуться в свою берлогу. Мы рассчитываем отправиться в путь в сентябре, и нам нужен человек, который смог бы участвовать в наших приключениях, а потом написать захватывающую книгу. Имей в виду, что дать ответ на мое предложение ты можешь до середины августа. Поедем — это райский уголок земли…» И так далее и тому подобное.

Нет, ему вовсе туда не хочется. Он терпеть не может мух, болот, аборигенов и особенно тех идиотов, которые описывают всякие там приключения. Но… странное чувство неудовлетворенности возникло у него от того, что он так напряженно ожидал чего-то необычайного, а пришло это вот письмо…